По ту сторону - [29]

Я полная противоположность сестре: худышка, но крепкая, спортивная; колючая – недаром Ивашка Рябов сравнил с ершом.

В школе меня постоянно обижали, пока не научилась драться: сначала просто кулаками, без правил, так сказать, затем стала ходить в секцию айкидо. Девчонки из нашего класса тайно ненавидели «Джеки Чана» (моё школьное прозвище), но боялись. Пацаны, хотя и симпатизировали, тоже побаивались. Одному уроду, когда тот попытался «зажать» и облапить, в броске вывихнула плечо. Был скандал, причём того придурка признали потерпевшим, а меня хулиганкой. Родители «урода» грозили судом, но, в конце концов, «дело» спустили на тормозах. Только моим родителям пришлось перевести меня в другую школу. И всё наперекосяк пошло.

В старой школе я хоть и не отличницей была, но до троек никогда не опускалась, а в новой чуть не на круглые двойки скатилась. Уроки начала прогуливать, пропадала во дворе до темна, в компании, прямо скажем, не самой образцовой. Сигареты и выпивка были там обычным делом. Но у меня, слава богу, ума хватило, не подражать новым приятелям-подружкам во всём. Курить я не стала принципиально, чтобы не нарушать спортивный режим, и пила лишь пиво, да и то редко. Я по-прежнему много читала, и любимой телепередачей оставалась «Что? Где? Когда?».

Окончив с горем пополам девять классов, я поступила в медицинский колледж. Почему? Да просто всегда хотела стать врачом. Мама с папой, конечно, в штыки приняли моё решение. «Заканчивай одиннадцать классов и поступай как все нормальные люди, в мединститут. Наймём репетиторов, вытянут тебя, раз сама не в состоянии». И уговаривали, и ругали – всё без толку. Упрямства – на десятерых хватит; если уж решила чего – хоть башку расшибу, а сделаю.

По правде говоря, надоела к тому времени школа хуже горькой редьки, да и уверенности, что сумею её благополучно закончить, не было. А колледж не только среднее образование даст – так я родителям втолковывала, – но и специальность. Поработаю, мол, медсестрой, определюсь окончательно, потяну ли на врача. Переиграть же никогда не поздно. Убедила. Точнее, устали они со мной цапаться, махнули рукой – делай, как знаешь.

Да, характер у меня не сахар. Но именно благодаря ему уцелела, оказавшись в совершенно немыслимой ситуации – угодив в реальное Средневековье. Не свихнулась и не опустилась, старалась не просто выжить, но и жить достойно, насколько это возможно в данных обстоятельствах.

А Чужой Мир продолжал испытывать на прочность. Опять одна. Опять негде приклонить голову.

Сбежав от возможных преследований барона фон Борхерта, я нашла в порту большую рыбачью лодку с парусом, хозяин которой согласился за два с половиной талера отвезти в Антверпен.

И вот я здесь.

На постоялом дворе за ночлег и баланду, подаваемую на ужин, брали сущие гроши, но для меня и эти расходы грозили стать неподъёмными. В карманах, что называется, ветер гулял.

Днём я бесцельно слонялась по узким кривым улочкам Антверпена – сидеть и нюхать вонь постоялого двора невыносимо – с робкой надеждой приискать работу, чтобы по силам. А ночами тихо ревела в подушку (точнее, в набитый сеном мешок) и молча просила Бога сжалиться надо мною – вернуть домой.

Город пребывал в плачевном состоянии – последствие «испанской ярости», событий шестилетней давности. Испанская солдатня, как рассказала мне подвыпившая хозяйка постоялого двора, тогда совсем озверела, из-за задержки жалованья начала грабить город и громить всё, что попадалось под руку, колоть и резать, не разбирая правых и виноватых. По словам женщины, сущий ад творился на улицах и площадях Антверпена – всё завалено трупами, кругом горело и рушилось. Она нисколько не преувеличивала: на следы пожарищ я натыкалась всюду, а главную площадь города «украшали» черные от копоти развалины – всё, что осталось от городской ратуши.

Ширина большинства улочек Антверпена такова, что позволяла дотянуться рукой из окна до дома напротив. К этой особенности здешнего градостроительства я успела привыкнуть.

Но что по-прежнему раздражало, так это привычка городских жителей выливать помои прямо из окон, чуть ли не на головы прохожим. В дожди улицы превращались в зловонные канавы, но всем наплевать. Хорошо ещё дни сейчас стояли солнечные. Вообще, погода была чудесной – не холодно и не жарко. Что могло цвести, цвело, чирикали воробьи, на крышах орали коты, по улицам, задрав хвосты, носились собаки. Город оживал, залечивал раны.

Солнце склонялось к закату, подсвечивало золотом черепичные крыши и дымовые трубы. Я спешила вернуться в порядком опостылевший постоялый двор – успеть до темноты. Какое-никакое, а убежище. Гулять ночью по Антверпену – чистое безумие, занятие для самоубийц.

Улицы быстро пустели, лишь немногочисленные питейные заведения оставались открытыми, принимая бесшабашных гуляк, из тех, кому «море по колено». У дверей одного из кабаков я заметила фигуру, показавшуюся знакомой. Подойдя ближе, окончательно убедилась, что знаю этого человека. Разве можно спутать с кем-нибудь богатыря из команды капитана Карстена?! Того самого, что я нарекла для себя Тарасом Бульбой. Он только что вышел из кабака и мочился на стену. Так, безо всякого смущения, поступали все местные мужчины в любое время дня и ночи, поэтому меня подобные сцены не шокировали – привыкла. Я лишь чуть-чуть замедлила шаг.