По ту сторону - [61]

Во время пути Вова и Люся могли свободно разговаривать. Они радовались, что настали чёрные дни и для мучителей. Но их терзала мысль, что с каждым днём они всё дальше уходят от своих освободителей. Шагали молча, понурые, думая об одном и том же: как бы поскорее вернуться в имение Эйзен. А вдруг там уже русские?

Однажды на остановке Люся куда-то ушла и долго не возвращалась. Вова встревожился и бросился её искать. Он нашёл Люсю сидящей под деревом. Незаметно подошел и стал за её спиной. Обняв колени руками и уронив на них голову, она тихо плакала.

— Шура, Шурочка… — шептала Люся. — Вот и ещё год прошёл… И нас всё меньше и меньше. Проклятая чужбина!

Наверное, услышав Вовино дыхание, она подняла заплаканные глаза:

— Ты что?

— А ты?

— Я… я просто отдыхаю.

Вова сел рядом с ней.

— Не надо, Люся, не плачь… Страшно вспомнить: не уберегли мы Шуру, виноваты. Но за неё отомстят. Мы отомстим! Ведь мы уже не те, что были тогда. Сама понимаешь.

Вове хотелось сказать Люсе что-нибудь такое, от чего бы ей сразу стало легко и хорошо.

— Почему ты на меня так смотришь? — спросила Люся.

Вова смутился. Не зная, что сказать, он вынул из кармана плитку шоколада и протянул Люсе. Она, удивлённая, взяла и неловко улыбнулась. Вова понял, что не так это получилось — он вовсе не хотел успокоить её, как успокаивают маленьких детей конфетками. Ведь они уже не дети. Ему стало неловко.

Но Люся правильно поняла его. Разломив плитку на две равные части, она сказала:

— Зачем же ты заботишься только обо мне!

— А разве тебе это неприятно?

— Нет, почему же, я всегда любила шоколад, но и ты ведь голодный.

Люся улыбнулась и покраснела. Они смотрели друг другу в глаза, как смотрят много испытавшие вместе товарищи, детство которых осталось далеко позади.

Навстречу беженцам двигалось много немецких танков, машин с солдатами. Это тревожило Люсю.

— А что, если Красная Армия не дойдёт сюда, в глубь Германии? Что будет тогда? — спрашивала она у Вовы.

— Раз наши до Одера дошли, значит, и сюда придут… Танков и пушек у нас уж, наверное, хватит!

Разговаривая, они не обратили внимания на приближающийся рёв самолёта. Авиация налетела неожиданно. Немецкие танки на большой скорости разворачивались в обе стороны от дороги. Солдаты кинулись в прилегающий лесок, беженцы заметались, бросая повозки и тележки. Эльза Карловна с пронзительным криком устремилась в глубь фургона и зарылась там в пуховики. Было смешно смотреть на фрау Эйзен и радостно, что русские самолёты появились в небе Германии.

Вова стоял посреди дороги, запрокинув голову, и смотрел, как краснозвёздный самолёт пикировал на танки.

— Наши! Наши! — не помня себя от радости, повторял он.

Рядом с Вовой стояла Люся. Судорожно сжимая кулаки, она смотрела широко открытыми, горящими глазами, как советские самолёты один за другим сбрасывали бомбы на автомашины, танки самоходные установки, сбившиеся у леса, в километре от дороги.

Вова представлял себе, что он видит сидящих в самолётах русских лётчиков. Ему даже показалось, что, незримые, они говорят с ним, улыбаются.

— Бейте их, проклятых, бейте!.. — шептала Люся.

Самолёты отбомбились и, разворачиваясь, уходили назад, а Вова не удержался и помахал рукой, посылая привет.

Когда самолёты скрылись из виду, он радостно сказал:

— Вот она, наша сила, видела?

— Ох, как хорошо на душе, Вова!

Ребята тут же решили, что им надо бежать назад во что бы то ни стало, бежать при первом удобном случае.

Поток беженцев увеличивался с каждым днём. На дорогах становилось тесно и шумно. Днём навстречу повозкам, фургонам и бесконечному потоку пешеходов продолжали двигаться танки и автомашины с пушками, броневики и мотоциклы, колонны пехотинцев. Это шли части, снятые с Западного фронта и брошенные на Восточный. Солдаты бесцеремонно, грубо сталкивали беженцев с дороги, упрекая их за панику и беспорядки; беженцы не менее грубо отвечали солдатам, обвиняли военных в том, что им, мирным жителям, приходится вести теперь кочевую жизнь.

Ребята начали опасаться, что не успеют вернуться к Жоре до прихода Красной Армии. Особенно нервничала Люся. За последние дни она похудела, ослабла и еле волочила ноги. Бежать назад, в имение, было невозможно; на обратный путь потребовалось бы не меньше двух недель. Вова знал, что этот путь по дорогам, заполненным войсками и беженцами, был бы для них верной гибелью.

Но Люся несколько раз заговаривала о побеге.

— Мы лучше вернёмся с Эльзой, — убеждал её Вова. — Если побежим сейчас, нас наверняка поймают, и тогда — прямо в лагерь, в глубокий тыл.

— А если Эльза не поедет обратно, тогда что будем делать?

— Поедет, — уверенно заявил Вова. — Она скорее повесится, чем откажется от своего добра.

Последние дни Эльза Карловна нередко уставала править лошадью и передавала вожжи Люсе, а сама ложилась отдыхать.

Тогда Вова подбегал к Люсе и говорил:

— Гони, Люся! Я успею подгонять коров, гони скорее. Быстрее вернёмся.

Гильда после бомбёжки большей частью или спала, или делала вид, что спит. Она лежала, накрывшись с головой, испуганная и присмиревшая.

— Поджала хвост! — усмехался Вова.

Лошадь была откормленная, и фургон фрау Эйзен обгонял многих беженцев, но коровы начали уставать, рвали поводки и останавливались. Копыта у них обломались и кровоточили. Уже перед самой Эльбой одна корова издохла. Эльза Карловна приказала Вове обмотать уцелевшей корове ноги тряпками.