По ту сторону - [41]

Кроме того, ребята придумали, как обезопасить себя в ту ночь, когда была назначена операция, от возможного появления в голубятне Лунатика или Эльзы Карловны. С этой целью было решено каждый день перед сном закрываться на крючок и не пускать старика, чтобы приучить его к тому, что дверь на голубятне бывает закрыта, когда ребята кончают работу. В ночь побега пленных ребята решили закрыть дверь изнутри с помощью веревки. «Пусть, если Лунатик сунется, подумает, что мы на месте и спим крепким сном», — решили они.

Последняя и не менее важная часть плана заключалась в заготовке продуктов. Ребятам удалось достать несколько килограммов фасоли, немного отрубей и кукурузы, мешочек соли и немного печёного хлеба. Но этого было слишком мало для семнадцати человек, подготовленных Павловым к побегу. Ребята понимали, что пленные не смогут добыть никакой пищи, пока не доберутся до Польши.

Ребята тщательно готовились к большому и опасному предприятию. Приезжая на строительство, Вова уточнял с Павловым подробности плана. Шура и Люся продолжали понемногу добывать продукты. Жора по ночам относил продукты в поле и прятал в скирды соломы, где должны были собраться пленные после побега из лагеря.

Однажды внимание Жоры привлёк шестимесячный поросёнок, который расхаживал по двору важно хрюкая и вскапывая пятачком навозную кучу. У Жоры блеснула мысль: «Вот это был бы запас на дорогу!»

Не посоветовавшись с Вовой, он решил сделать всё сам. Натолок стекла, смешал с отрубями и картофелем и вывалил поросёнку в корыто. Жора рассчитывал так: поросёнок подохнет, и Эльза Карловна велит выбросить его на свалку, как падаль. Тогда ребята распотрошат поросёнка, засолят и спрячут для пленных.

Но дело обернулось совсем по-другому. Поросёнок съел приготовленный Жорой корм и через некоторое время начал оглушительно визжать. В доме, кроме вздремнувшего старика и Макса, чинившего мебель, никого не было. Услышав крик, старик всполошился, выбежал и заставил Жору резать поросенка. Когда Макс опалил поросёнка, Лунатик сам принялся потрошить его.

Жора чувствовал себя как на иголках. Но, к счастью, старик плохо видел и не разобрал, что случилось с поросёнком, но Макс как видно, всё понял. Жора умоляюще смотрел на Макса и думал: выдаст или не выдаст? Макс молча повернулся и вышел из кухни. Жора, опустив голову, плёлся за ним.

— Если бы ты не смог поросёнка зарезать, он бы сам издох, и тогда можно было бы мясом поживиться, — как бы невзначай бросил Макс.

— Хозяин заставил. — Жора покраснел.

— А ты бы отказался. Сказал бы, что боишься резать. — Макс остановился и вдруг похлопал Жору по плечу.

Максу нравился этот смышлёный, смелый мальчик. В этот день, уходя после работы домой, Макс впервые по-настоящему попробовал представить себе ту далёкую страну, где вырастают такие отважные дети. От этой мысли он перешёл к горестному раздумью о себе. В сущности, он так же несчастен, как и они, только он, взрослый, покорно выносит все оскорбления от хозяйки, а они, эти маленькие русские, голодные и избитые, борются за свою жизнь, как умеют… «Вот почему, — заключил Макс, — русские начали по-настоящему громить армию Гитлера».

Не уступать ни в чём!

Письма от Фрица Эйзена с Восточного фронта по-прежнему приходили часто, хотя уже не были такими восторженными, как раньше. В Германии знали о разгроме немецкой армии под Москвой, но фашистские пропагандисты в газетах и по радио продолжали утверждать, что гитлеровская армия в летнем наступлении добьёт Россию и поставит её на колени.

Однако не всех немцев убеждали речи Гитлера и Геббельса, статьи в газетах и трескотня по радио. Даже фрау Эйзен, получая письма от мужа, читала их уже без прежнего умиления. А посылки от него поступали всё реже и реже, и это очень огорчало Эльзу Карловну. Если осенью 1941 года Фриц каждое письмо начинал словами «Хайль Гитлер!» и расписывал подвиги своих солдат, то теперь в его письмах появились нотки усталости, даже жалобы на опасности войны. В одном из писем он жаловался на «проклятую суровую Россию», на «дикий злой народ» и даже на вшей, беспокоящих «победоносную» армию фюрера.

Но жизнь в усадьбе не изменилась. Эльза Карловна исправно вела хозяйство, изнуряя ребят непосильной работой, голодом и жестокими побоями, накапливала богатство на торговле продуктами и на даровом труде батраков.

Дочь ее, Гильда, занималась по субботам уроками музыки. После обеда в имение Эйзен приходила пожилая коротконогая пианистка в очках, и девочка садилась за рояль, разучивая несложные музыкальные вещички.

Люся до войны училась музыке. Она иногда прислушивалась, как неуверенно барабанила Гильда гаммы и сбивалась, играя самые простенькие упражнения. «Тупа, как пробка! — говорила Люся ребятам. — Тоже мне, «чистая раса»!..

Гильда всячески старалась блеснуть перед русскими девочками. К ней приходили её друзья из «Гитлерюгенда» горланили военные песни, декламировали стихи, важничали и наперебой ухаживали за Гильдой. Это доставляло ей необычайное удовольствие.

Однажды Вова, вернувшись из поездки, увидел в беседке сада Гильду и двух юношей. Рыжеволосый мальчуган, заметив Вову, встал в позу и, задрав голову, как петух перед пением, начал декламировать.