По ту сторону лета - [39]

Он засмеялся хриплым пьяным смехом. Пожал плечами и осушил стакан до дна.

— А его мать? С ней вы видитесь?

Он удивленно обернулся ко мне. Как будто перед его голубыми очами явился призрак.

— Так он что, ничего вам не рассказал?

— Нет.

— Марианна умерла. Три года назад. Скоротечный панкреатит. Сказалось увлечение любимым коктейлем из спиртного и таблеток.

— А отец?

Пер потряс головой: «Марианна никогда о нем не говорила». Потом задумчиво погладил рукой бороду и уставился на меня предельно честным взглядом: «Да-да, Арно один на белом свете. Совсем один». На улице послышались нетерпеливые гудки автомобиля. Пер вскочил, словно пробудившись от сна, резким движением закрыл крышку чемодана и охлопал себя, расправляя мятый костюм. Возле подъезда стояла белая машина — посреди дороги, перекрыв проезд. Он обернулся ко мне. Я видела, что, несмотря ни на что, он смущен.

— Я трус, мадам. А трусы не умеют говорить «до свидания». Просто передайте ему, что меня срочно вызвали.

— Ваш «срочный вызов» — это женщина?

Он виновато улыбнулся. Подхватил свой тяжелый чемодан и ушел, аккуратно, чтобы не скрипнула, закрыв за собой дверь.

Солнце пыталось пробить первыми лучами белесую рассветную муть, и я поняла, что мне уже не заснуть. Очень жаль. Именно сейчас мне больше всего хотелось бы впасть в забытье. Я сидела и смотрела, как безжалостный свет постепенно заливает парижские крыши, стирая с пейзажа всякий намек на цвет. Я так долго ждала этих разоблачений и вот теперь получила ответы — слишком много ответов, в том числе на вопросы, которые так и не успела себе задать. Я съежилась в кресле и постаралась ни о чем не думать, подставив лицо новому дню.

24

Арно лежал в позе зародыша, обхватив руками коленки, и стучал зубами. Сразу после отъезда Пера он заболел летней ангиной. Шустрый вирус завладел его телом за какую-нибудь пару часов и терзал его с редкостной яростью. Арно дрожал под теплым одеялом и даже во сне хмурил брови. По бледному лицу стекали капли жаркого пота. Наверное, рассуждала я про себя, он заболел нарочно, чтобы замаскировать горе более достойным проявлением слабости. Он ни словом не обмолвился о бегстве Пера, зато, упомянув о нем в разговоре, назвал его Пер-Улов, как будто хотел подчеркнуть, что отныне между ним и этим человеком — непреодолимая дистанция. Не знаю, может, мне следовало выдумать какую-нибудь байку, обеляющую скандинава, а не рассказывать Арно всю правду. Но я не умела лгать. Кроме того, я не считала, что Пер заслуживает прощения, хотя ничуть не сомневалась: при первой же возможности Арно его все-таки простит.

Температура у бедного мальчика поднялась внезапно. Арно совершенно потерял аппетит. И четырех дней не прошло, как он заболел, а у него на боках уже выступили ребра. Грудная клетка — хрупкие и нежные косточки, обтянутые бледной, как тонкий лен, кожей, — вздымалась от дыхания; я смотрела на него, не в силах отвести взгляд. Никогда еще он не казался мне таким маленьким и беззащитным; его уязвимость будила во мне материнский инстинкт. Напрасно я боролась с собой, запрещая себе думать о нем как о сыне. Я видела ребенка, пожираемого жаром, ребенка, нуждавшегося в моей заботе, и ничто не могло вытеснить из сознания этот навязчивый образ. Конечно, я понимала: смертельной опасности нет, но изводилась так, словно это не его, а меня глодала болезнь. Я гладила его по голове, шепча, что скоро все пройдет. Вдруг в порыве отчаяния он протянул ко мне руки, обнял и прижался всем телом. Сухими и потрескавшимися губами он умолял меня не бросать его, никогда, ни за что, требовал, чтобы я пообещала, что всегда буду ему помогать. Он бредил, бормотал бессвязные, бессмысленные слова, явно не соображая, что говорит. Он так крепко стиснул меня, что мне стало больно, но в то же время меня затопила волна счастья. И я поклялась всем, что мне дорого, что спасу его. Я спасу тебя, маленький мой.

На его имя пришло письмо. Адресованное Люка Верню. «Эжени Марс, для Люка Верня». Видимо, Пер все-таки раскаялся в том, как поступил с ним. Арно по-прежнему не вставал с постели. Он страшно ослаб, хотя температура заметно упала. Мне не хотелось отдавать ему письмо — нет, не сейчас. Одно неосторожное слово — и он опять погрузится в пучину страдания. Сожги ты это письмо, сожги, и дело с концом. Если он передумал и решил, что все же стоит отправиться в путешествие, то он просто украдет у тебя Арно, и на сей раз украдет навсегда. Одному богу известно, что там, в этом письме. Может, оно не от Пера, а от цыганки, но это все равно: кто-то пытается отнять у тебя Арно. Отдать письмо — значит сыграть с судьбой в орлянку. Но, если ты его потеряешь, ты останешься одна, Эжени. И будешь до самой смерти понапрасну ждать, что он вернется. Это просто глупо — рисковать сейчас, когда он уже почти созрел, почти смирился с тем, что вы уедете вместе.

Погруженная в мучительные раздумья над проклятой дилеммой, я допустила новую оплошность — забыла отменить приглашение в гости Мариссы с Лорой. На протяжении последних недель они обе не оставляли попыток взять мою квартиру штурмом, готовые, если понадобится, высадить двери, до того им не терпелось увидеть Арно. То, что они затевали, больше всего напоминало политический мятеж. Внутри демократии дружбы существуют свои законы. Поэтому они не сомневались в своем праве явиться ко мне. Ну что ж, пожалуй, они действительно имели право на него посмотреть, и им удалось меня в этом убедить. Устав бороться с их неослабевающим натиском, подогреваемым любопытством, я уступила. Так и быть, сказала я, приходите на чай. Семнадцатого мая, в пятницу.