По ту сторону Ла-Манша - [4]
То были славные дни — в Берлине, Лейпциге, Хельсинки, Париже. Англия была смертью для истинного артиста. Чтобы добиться там успеха, требовалось быть вторым Мендельсоном — вот кого они там ждали, будто второго Мессию.
В Англии у них между ушами висит туман. Воображают, будто говорят об искусстве, а говорят только о вкусах. У них нет никакого понятия о свободе, о потребностях артиста. Для Лондона существуют только Иисус и брак. Сэр Эдвард Элгар, сэр, орден «За заслуги», баронет, муж. «Фальстаф» — достойное произведение, много хорошего в «интродукции» и «аллегро», но он растранжирил свое время на эти дурацкие оратории. Черт! Проживи он дольше, так переложил бы на музыку всю Библию.
В Англии не разрешено быть артистом. Можете быть художником, или композитором, или писакой в том или ином жанре, но тамошние затуманенные мозги не способны понять обязательное условие, стоящее за всеми этими профессиями, — необходимость БЫТЬ АРТИСТОМ. В континентальной Европе над этой идеей не смеялись. Да, было у него чудесное время, славные дни. С Бузони, с Сибелиусом. Пешеходные странствования по Тиролю, когда он читал своего любимого Ницше по-немецки. Христианство проповедует смерть. Грех — выдумка евреев. Целомудрие растлевает душу не меньше, чем похоть. Человек — самое жестокое из всех животных. Сострадать — значит быть слабым.
В Англии душа живет на коленях и ползет к несуществующему Богу, будто подручный мясника. Религия отравила искусство. «Геронтий» был тошнотворен. Палестрина был математиком. Кантус Фирмус — помои. Надо покинуть Англию, чтобы найти высокие горные склоны, где душа может воспарить. Комфортабельный остров стаскивает тебя вниз, в мягкость и мелочную пошлость, в Иисуса и брак. Музыка — эманация вознесения духа. Так как же может музыка струиться, если дух спутан и посажен на привязь? Все это он объяснил Аделине, когда познакомился с ней. И она поняла. Будь она англичанкой, то ожидала бы, что по воскресеньям он будет играть в церкви на органе и помогать ей раскладывать джем в банки. Но в то время Аделина сама была артистка. Голос грубоватый, но выразительный. И она понимала, что ее искусство будет подчинено его искусству, если он будет исполнять свое предназначение. Нельзя воспарить в кандалах. Она и это поняла. Тогда.
Для него становилось все важнее, чтобы «Четыре английских времени года» вызвали ее восхищение. Она все больше становилась рабой условностей с туманом между ушами. Она наконец увидела перед собой великую колоссальность пустоты и не знала, как отозваться. А он знал. Либо привяжешься к мачте, либо тебя унесет. Поэтому он еще более строго и сознательно соблюдал неумолимые принципы жизни и искусства, которые столько времени прояснял. Стоит ослабеть — и погибнешь, и дом скоро заполнят поп, телефон и полное собрание сочинений Палестрины.
Когда пришла телеграмма Боулта, он велел Мари-Терезе не говорить об этом мадам под угрозой увольнения. Затем поставил карандашом еще один крест против вторничного концерта в программе радиопередач.
— Это мы будем слушать, — сообщил он Аделине. — Извести деревню.
Когда она посмотрела на программу под его пальцами, он ощутил ее недоумение. «Увертюра» Глинки, затем Шуман и Чайковский — очень необычный выбор для Леонарда Верити. Даже не Григ и уж тем более не Бузони или Сибелиус.
— Послушаем, что мой юный преданный рыцарь сделает из этой ветоши, — объяснил он. — Извести деревню, понятно?
— Да, Леонард, — сказала она.
Он знал, что это один из его шедевров, он знал, что стоит ей услышать сюиту в надлежащем исполнении, и она это признает. Но услышать она должна неожиданно. Начало, чарующее пасторальными воспоминаниями, пианиссимо cor anglais,[12] тихий шелест приглушенных альтов. Он представил себе нежное преображение ее лица, ее глаза, обращенные к нему, как было в Берлине и на Монпарнасе… Он еще настолько ее любил, что видел свой долг в том, чтобы спасти ее от той, которой она становилась теперь. Но между ними должна быть и правда. Вот почему, когда она кончила поправлять одеяла, он сказал внезапно:
— Знаешь, это ведь не вылечить le coup du chapeau.[13]
Она выбежала из комнаты со слезами на глазах. Он не мог решить, были ли слезы вызваны его признанием близящейся смерти, или его напоминанием о первых их неделях вместе, или же и тем, и другим. В Берлине, где они познакомились, он не пришел на второе свидание, но Аделина в отличие от всякой другой женщины на ее месте не обиделась, отправилась к нему и увидела, что он лежит в своей комнатушке, скрученный инфлюэнцей. Он вспомнил ее соломенную шляпу, которую она носила, хотя к концу близилась осень, ее большие ясные глаза, прохладный аккорд ее пальцев и изгиб ее бедра, когда она отвернулась.
«Мы тебя вылечим с помощью le coup du chapeau», — объявила она. Видимо, это был какой-то способ лечения или скорее суеверие крестьян в ее местах. Она отказалась объяснить подробнее, а ушла и вернулась с бутылкой, завернутой в бумагу. Она велела ему устроиться поудобнее и сдвинуть ступни. Когда они сложились в пологую горку, она нашла его шляпу и надела на них. Затем она налила ему полную стопку коньяка и велела выпить сразу. В то время он крепким напиткам предпочитал пиво, но послушался, смакуя то, насколько происходящее показалось бы в Англии невероятным.
Лауреат Букеровской премии Джулиан Барнс – один из самых ярких и оригинальных прозаиков современной Британии, автор таких международных бестселлеров, как «Англия, Англия», «Попугай Флобера», «История мира в 10/2 главах», «Любовь и так далее», «Метроленд», и многих других. Возможно, основной его талант – умение легко и естественно играть в своих произведениях стилями и направлениями. Тонкая стилизация и едкая ирония, утонченный лиризм и доходящий до цинизма сарказм, агрессивная жесткость и веселое озорство – Барнсу подвластно все это и многое другое.
«Не просто роман о музыке, но музыкальный роман. История изложена в трех частях, сливающихся, как трезвучие» (The Times).Впервые на русском – новейшее сочинение прославленного Джулиана Барнса, лауреата Букеровской премии, одного из самых ярких и оригинальных прозаиков современной Британии, автора таких международных бестселлеров, как «Англия, Англия», «Попугай Флобера», «Любовь и так далее», «Предчувствие конца» и многих других. На этот раз «однозначно самый изящный стилист и самый непредсказуемый мастер всех мыслимых литературных форм» обращается к жизни Дмитрия Шостаковича, причем в юбилейный год: в сентябре 2016-го весь мир будет отмечать 110 лет со дня рождения великого русского композитора.
Впервые на русском – новейший (опубликован в Британии в феврале 2018 года) роман прославленного Джулиана Барнса, лауреата Букеровской премии, командора Французско го ордена искусств и литературы, одного из самых ярких и оригинальных прозаиков современной Британии. «Одна история» – это «проницательный, ювелирными касаниями исполненный анализ того, что происходит в голове и в душе у влюбленного человека» (The Times); это «более глубокое и эффективное исследование темы, уже затронутой Барнсом в „Предчувствии конца“ – романе, за который он наконец получил Букеровскую премию» (The Observer). «У большинства из нас есть наготове только одна история, – пишет Барнс. – Событий происходит бесчисленное множество, о них можно сложить сколько угодно историй.
Впервые на русском — новейший роман, пожалуй, самого яркого и оригинального прозаика современной Британии. Роман, получивший в 2011 году Букеровскую премию — одну из наиболее престижных литературных наград в мире.В класс элитной школы, где учатся Тони Уэбстер и его друзья Колин и Алекс, приходит новенький — Адриан Финн. Неразлучная троица быстро становится четверкой, но Адриан держится наособицу: «Мы вечно прикалывались и очень редко говорили всерьез. А наш новый одноклассник вечно говорил всерьез и очень редко прикалывался».
Казалось бы, что может быть банальнее любовного треугольника? Неужели можно придумать новые ходы, чтобы рассказать об этом? Да, можно, если за дело берется Джулиан Барнс.Оливер, Стюарт и Джил рассказывают произошедшую с ними историю так, как каждый из них ее видел. И у читателя создается стойкое ощущение, что эту историю рассказывают лично ему и он столь давно и близко знаком с персонажами, что они готовы раскрыть перед ним душу и быть предельно откровенными.Каждый из троих уверен, что знает, как все было.
Впервые на русском – новейший роман современного английского классика, «самого изящного стилиста и самого непредсказуемого мастера всех мыслимых литературных форм» (The Scotsman). «„Элизабет Финч“ – куда больше, чем просто роман, – пишет Catholic Herald. – Это еще и философский трактат обо всем на свете».Итак, познакомьтесь с Элизабет Финч. Прослушайте ее курс «Культура и цивилизация». Она изменит ваш взгляд на мир. Для своих студентов-вечерников она служит источником вдохновения, нарушителем спокойствия, «советодательной молнией».
Жанр рассказа имеет в исландской литературе многовековую историю. Развиваясь в русле современных литературных течений, исландская новелла остается в то же время глубоко самобытной.Сборник знакомит с произведениями как признанных мастеров, уже известных советскому читателю – Халлдора Лакснеоса, Оулавюра Й. Сигурдесона, Якобины Сигурдардоттир, – так и те, кто вошел в литературу за последнее девятилетие, – Вестейдна Лудвиксона, Валдис Оускардоттир и др.
Жанр рассказа имеет в исландской литературе многовековую историю. Развиваясь в русле современных литературных течений, исландская новелла остается в то же время глубоко самобытной.Сборник знакомит с произведениями как признанных мастеров, уже известных советскому читателю – Халлдора Лакснеоса, Оулавюра Й. Сигурдесона, Якобины Сигурдардоттир, – так и те, кто вошел в литературу за последнее девятилетие, – Вестейдна Лудвиксона, Валдис Оускардоттир и др.
Будущее до неузнаваемости изменило лицо Петербурга и окрестностей. Городские районы, подобно полисам греческой древности, разобщены и автономны. Глубокая вражда и высокие заборы разделяют богатых и бедных, обывателей и анархистов, жителей соседних кварталов и рабочих разных заводов. Опасным приключением становится поездка из одного края города в другой. В эту авантюру пускается главный герой романа, носитель сверхъестественных способностей.
Роман «Любовь под дождем» впервые увидел свет в 1973 году.Действие романа «Любовь под дождем» происходит в конце 60-х — начале 70-х годов, в тяжелое для Египта военное время. В тот период, несмотря на объявленное после июньской войны перемирие, в зоне Суэцкого канала то и дело происходили перестрелки между египетскими и израильскими войсками. Египет подвергался жестоким налетам вражеской авиации, его прифронтовые города, покинутые жителями, лежали в развалинах. Хотя в романе нет описания боевых действий, он весь проникнут грозовой, тревожной военной атмосферой.Роман ставит моральные и этические проблемы — верности и долга, любви и измены, — вытекающие из взаимоотношений героев, но его основная внутренняя задача — показать, как относятся различные слои египетского общества к войне, к своим обязанностям перед родиной в час тяжелых испытаний, выпавших на ее долю.
Это — первая вещь, на публикацию которой я согласился. Мне повезло в том, что в альманахе «Метрополь» я оказался среди звёзд русской словесности, но не повезло в том, что мой несанкционированный дебют в Америке в 1979-м исключал публикацию в России.Я стоял на коленях возле наполняющейся ванной. Радуга лезвия, ржавая слеза хронической протечки на изломе «колена» под расколотой раковиной… я всё это видел, я мог ещё объявить о помиловании. Я мог писать. Я был жив!Это — 1980-й. Потом — 1985-1986-й. Лес. Костёр. Мох словно засасывает бумажную кипу.
Жанр рассказа имеет в исландской литературе многовековую историю. Развиваясь в русле современных литературных течений, исландская новелла остается в то же время глубоко самобытной.Сборник знакомит с произведениями как признанных мастеров, уже известных советскому читателю – Халлдора Лакснеоса, Оулавюра Й. Сигурдесона, Якобины Сигурдардоттир, – так и те, кто вошел в литературу за последнее девятилетие, – Вестейдна Лудвиксона, Валдис Оускардоттир и др.