По ту сторону китайской границы. Белый Харбин - [11]

— Ва-ле-ен-сия…

Яши уже здесь, но уже не с прежним деловым видом. Они яростно крутят своих повеселевших дам. Кто-то перекрикивает джасс. Все опутаны лентами серпантинного безумия. Сотня ног шаркает по полу и подымает пыль.

Мелькает свет. Взрывы джасса чередуются с аплодисментами.

— И это… — успеваете вы крикнуть вашему спутнику под гул голосов в промежутке между двумя фокстротами.

— Буммм!!. — прерывает вас джасс: — Titina my Titina…

Так развлекается американизированный харбинский обыватель.

И когда вы смотрите на эти бесконечно крутящиеся перед вами в полумраке переливающихся разноцветными огнями дансингов словно в чаду дурмана шаркающие пары, вам начинает невольно казаться, что — после долгих лет войны и революции, после того, как на обагренной кровью и изрытой снарядами земле, народилось великое будущее, когда в огне и буре последней напряженной борьбы выковывается новая жизнь, — вы неожиданно попали в отмирающий мир теней прошлого, который твердо знает, что он обречен на гибель и потому торопится скоротать свои страшные последние минуты в сладком дурмане этого шаркающего танца мертвецов.

Фокстрот — это повальная болезнь, это предсмертная судорога буржуазного мира. И этой судорогой заражен, в ней бьется весь обывательский Харбин. Фокстрот танцуют не тогда, когда хочется потанцовать и просто повеселиться, — его танцуют везде и всегда: днем, вечером и ночью до утра; в кафе, в ресторане, в ночном кабаке, в дансинге и дома, когда собираются вместе четыре человека. Вы слышите фокстроты в ресторанных джассах, в кино, в виктролах, в радио. В магазинах вам предлагают фокстротные туфли, фокстротные серьги, фокстротные сумочки. Жены почтенных харбинских спекулянтов, слишком отяжелевших для беспрерывного фокстрота, нанимают специальных фокстротных мальчиков. В 1923 г. было устроено несколько специальных фокстротных конкурсов. На одном из них первый приз получила дама, беспрерывно протанцевавшая 24 часа. В ноябре 1924 г. в ресторане „Модерн“ во время фокстрота, как на боевом посту, скоропостижно умер присяжный поверенный Р. Другого очень крупного харбинского адвоката Г., человека лет под 60, вы и сейчас еще можете почти ежедневно видеть в различных местах, в поте лица своего самоотверженно крутящего свою даму в деловом фокстротном экстазе.

Весь этот увязший в своем мещанском болоте обывательский Харбин иногда точно бредит во сне и пытается проявить какие-то свои общественные и идейные склонности. Но эти попытки кончаются всегда пошло и глупо.

Так однажды группа местных харбинских адвокатов решила организовать общественный суд над… тем же злополучным фокстротом. Рассылали приглашения, распространяли билеты, а затем в течение нескольких вечерних часов доморощенные харбинские Демосфены и Плевако успели наговорить столько пошлостей и благоглупостей, что у слушателей скулы свело от зевоты, а сами участники суда стыдливо опускали глаза и быстро переводили разговор на другие темы, когда кто-нибудь случайно вспоминал об этом их „общественном“ начинании.

В другой раз местная адвокатура вздумала чествовать банкетом прибывшего в Харбин А. С. Зарудного. Ели, пили и конечно говорили речи на общественные темы. Казалось, что выбивают пыль из залежавшихся архивных мешков русской адвокатуры. Пахло плесенью 90-х годов, никто не мог выдумать ни одного живого слова. Сам виновник торжества окончательно скис под дождем этих обывательских излияний настолько, что один из наблюдавших его участников банкета не без остроумия и достаточно метко заметил:

— Он был бы прекрасным собеседником в братской могиле.

Не удивительно. Весь этот банкет был похож на братскую могилу. Разве его участники не были живыми мертвецами?!

Эти вылазки в сторону общественных выступлений только подчеркивают всю безнадежность внутренней мертвечины харбинского обывателя, его постепенное, но довольно быстрое догнивание. На таких выступлениях виднее, насколько быстро деградируются эти кадры навсегда отживших и никогда уже не могущих вернуться к жизни бывших людей.

Это впрочем не мешает им думать, что они все еще живут своей прежней, самой подлинной и настоящей жизнью. Их смешная, кичливая и праздная болтовня кажется им проповедью новых откровений, их мертвенный фокстрот — подлинным весельем, а их мышиная беготня вокруг мелких „дел“ и спекуляций — тем подлинным жизненным благополучием, ради сохранения которого они останутся до могилы врагами Советов и большевизма, выбросивших их в свое время из насиженных ими обывательских углов в далекое харбинское болото.

КИТАЙСКИЙ ХАРБИН

Кажется на первый взгляд странным, что, говоря о Харбине, городе, находящемся на территории суверенного Китая, приходится так много говорить о русских, почти не упоминая о подлинных хозяевах страны — китайцах.

Где же они?

О, они тут же, рядом, только не в европейско-американском Харбине, — здесь они тонут в чуждой им толпе иностранцев, — а в соседнем и фактически сливающемся с ним Фудзядяне.

Все иностранцы, а в их числе и русские выходцы из царской России, приходили в Китай как колонизаторы-завоеватели, как высшая раса, которая стремилась жить и питаться соками низшей, подчиняя ее своей культуре и своему влиянию и превращая ее в орудие для своей наживы. И потому все эти иностранцы никогда не селились в китайских городах среди местного населения, которое было для них этой низшей расой.