По ту сторону - [42]

Матвеев лёг и укрылся одеялом.

— Очень жаль, что тебе здесь так понравилось. Мы должны уехать как можно скорее. Ты предпринимаешь что-нибудь?

— Куда ехать?

— Дальше, в Приморье. Это для тебя новость?

— А твоя нога?

— Мне это надоело. Что, я умираю, что ли? Скоро я вполне смогу ехать. И, пожалуйста, держи язык за зубами. Не говори Варе ничего об отъезде. Она, конечно, хорошая девица, но лучше об этом помалкивать. Если она спросит, когда мы едем, то говори, что когда придут красные.

— Это все? — спросил Безайс.

— Все.

— А теперь послушай меня, — сказал Безайс торжественно. — Ровно неделю ты не выйдешь из этой комнаты. Сначала ты будешь лежать и есть манную кашу. Дня через три ты побалуешься сухарями. А если не будет лихорадки, мы устроим тебе оргию из куриного бульона, рисовой каши и слабого чая. Не падай духом — если тебе очень повезёт, я позволю тебе пройтись немного по двору.

— Безайс, не зазнавайся! Сейчас я встану и вышибу из тебя дух.

— Меня изумляет забавная наглость этого негодяя, — сказал Безайс, показывая на Матвеева и как бы обращаясь к публике. — Ты встанешь? А ты знаешь, сколько вытекло из тебя крови? У тебя закружится голова при первых шагах. Надо лежать и лежать. Я знаю толк в этих вещах, мне самому пришлось их попробовать.

— Только не повторяй мне истории о твоей опухоли, — сказал Матвеев, смеясь и хмурясь. — У меня хватит силы запустить в тебя ботинком.

— Я хочу на это посмотреть, — ответил Безайс.

Кафе

Через несколько дней вечером Безайс зашёл в комнату Матвеева и остановился на пороге. Матвеев, совершенно одетый, стоял посреди комнаты и, нерешительно улыбаясь, медленно двигался к окну. В первый раз Безайс увидел его на костылях и был поражён этим.

Матвеев поднял голову.

— Только молчи, — сказал он. — И не подходи близко. Знаю, знаю. Ты мне надоел.

— Кто же помог тебе одеться?

— Сам. От начала до конца. Это надо уметь. Ботинок был под кроватью в самом углу, я достал его костылём. Самое трудное были брюки.

Он сделал ещё шаг и остановился, с любопытством глядя на костыли.

— Они стучат страшно, как товарный поезд. Но ничего, я привыкаю уже. Смотри.

Он дошёл до окна и вернулся обратно.

— Видел? — сказал он. — Ну, что ты мне скажешь? Безайс, будем говорить серьёзно: дальше так идти не может.

— Что?

— Надо что-то делать. Мне надоело тут до смерти. Ещё неделя — и я буду ходить свободно. А ты ничего не делаешь, прямо-таки пальцем не шевелишь. Так нельзя, Безайс.

— Ну, что же мне делать?

— Ехать дальше, — вот-что. У меня чешутся руки. Ты что-то говорил о романтике, вот теперь она и начинается. Ты выяснишь, можно ли ехать по железной дороге или нельзя. Если нет, поедем на лошадях. Там, наверное, думают, что нас убили или что мы испугались. Это я предлагаю тебе категорически, и чем меньше ты будешь рассуждать, тем лучше.

— Ты пойми, что это невозможно.

— Оставь. Мы обязаны доехать и начать работу.

— Дурак, да ведь это место черт знает где — в тайге. Туда и здоровым людям трудно добраться, а как же ты?

Матвеев подошёл к кровати и сел.

— Это неприятный разговор, Безайс, но обойти его нельзя. Я замечаю за тобой некрасивые вещи. Тебе не хочется уезжать отсюда. Из-за Вари, правда? Как идёт твоё ухаживание? Тебе, кажется, повезло?

Безайс опустил голову.

— Повезло, — сказал он, улыбаясь. — Страшно повезло.

— И далеко это у вас зашло?

— Так далеко, — ответил Безайс с расстановкой, — что дальше некуда.

— Я заметил. Она теперь так кокетливо одевается, что это бросается в глаза. Недавно она пришла ко мне напудренная. Я спросил, для кого она напудрилась, — и она страшно смутилась. Я рад за тебя, но нельзя же из-за пухленькой дурочки забывать партийную работу. Почему ты по вечерам никогда ко мне не приходишь? С ней небось обнимаешься?

— Может быть, с ней, — сказал Безайс, страдая от этой вынужденной лжи.

Матвеев встал и снова прошёлся по комнате. Его занимало новое ощущение.

— Это немного смешно, — сказал он. — Как на ходулях. Ты куда?

— Мне надо пойти сейчас часа на два.

— Ты подумай всё-таки об этом. Все хорошо в своё время. Некогда сейчас волочиться за бабами.

— Я подумаю, — сказал Безайс, открывая дверь.

Он вышел на улицу. Плавал лёгкий, напитанный лунным светом туман. Из аптеки через большие цветные шары на дорогу падали малиновые, синие и зелёные полосы света. Около фонарей воздух колебался матовыми волнами. Безайс легко поддавался впечатлениям, и теперь эти залитые лунным молоком улицы чужого города будили в нём странное чувство. Ему казалось, что он точно со стороны видит себя самого, идущего неизвестно на что.

— Жизнь собачья, — прошептал он.

Матвеев выматывал из него душу. За эту неделю Безайс чувствовал себя так, точно пережил большую жизнь. Некоторые вещи легче делать, чем говорить о них. Он ругал себя за это, но у него не хватало духа поговорить с Матвеевым начистоту.

Он остановился перед дверью подвала. Здесь было кафе «Венеция»; над входом висела вывеска, на которой были нарисованы море, солнце, горы и деревья. Снизу доносился грохот музыки. Любопытные, нагибаясь, заглядывали в мокрые окна. Безайс спустился по избитым ступенькам, открыл запотевшую дверь и вошёл.