По странам рассеяния - [2]

Прежней жизни ткань не выдержали пяльцы,

И узор намеченный развеял ветер.

Так достался мне удел скитальца

Без обещанной судьбы на этом свете…

Век двадцатый был для большинства суровым.

Не брели мы по проторенным дорогам.

Только тот на прежний путь вернулся снова,

Кто поверил, что судьба дается Богом.

1976

ДАЛЬНИЙ ВОСТОК И СЕВЕРНАЯ КОРЕЯ (Странам моей юности)

«Пусть косматая я, пусть вихрастая —

Стричь таких под гребенку нельзя!

Как поток из-под горного пласта я

Пробиваюсь, журча и скользя…»

От одного костра

Кто мне раздвинул широкие скулы,

Бросил зигзаги из черных бровей?

В леность славянскую круто вогнулись

Злобность и скрытность восточных кровей.

Беженству рад, как дороге скитаний,

Любящий новь непоседливый дух:

Чувствую предка в себе, Чингисхана,

И устремляю в минувшее слух…

С ухом прокушенным конь иноходный

Мчится по Гоби душисто-сухой:

Раньше не знала бы этой свободы,

К возгласам крови была бы глухой!

Плоское звездное небо над нами;

Бледный костер поедает аргал;

Пахнет уставшими за день конями;

Воет в степи боязливый шакал.

Наш огонек замечают другие:

Вот подскакал любопытный монгол —

Черные космы и скулы тугие.

Делим свой вкусно кипящий котел.

Это — мой брат, разделенный веками,

Лег на кошму и запел в темноту.

Теплый аргал разгребаю руками —

Миги из жизни тихонько краду.

Из двадцати — семь столетий откинув,

Вижу идущей себя по степи:

Неизгладимые в сердце картины —

Годы не могут их тьмой окропить…

Годы не могут отчерпать из крови

Влитую Азией в тело струю,

И над глазами раскосыми — брови

Часто чернеют в славянском краю.

1930

Сибирь

Посвящаю сыну — Ору Чистякову

Была ты сказочной прекрасной былью

С немереной, неисчислимой шириной.

В тебя, как в вечность, люди уходили —

Все те, кто недоволен был своей страной.

И были недра гор богатой тайной.

И ныне редкий зверь — тогда бродил везде.

Руби! Корчуй тайгу! Она — бескрайна!

Скачи по степи дни — и не узришь предел.

Броди! Охоться! Рыболовь! Бесчинствуй!

Просторы — каждому. Ты — вольный сибиряк.

Твой край: красив, богат, суров, таинствен.

Там сотни верст — ничьи! Там золото — пустяк.

……………………………………….

Но… Провели Сибирскую Дорогу

И врезалась культура узкою строкой —

И вольный сибиряк роптал на Бога,

Убившего таежный вековой покой.

«Рассея прет! Настало утесненье!

Ближайшее селенье — восемьдесят верст!»

Мне так понятно это огорченье —

Я за вторженье в глушь испытываю злость!

Пускай осталась бы Сибирь, как прежде —

СВОЯ — от Океана до Уральских Гор,

Пусть мы бы жили там, как дикари-невежды, —

Но мы бы жили Там и до сих пор!

Харбин, Маньчжурия, 1932 г.

У границы

В хижине у озера далёко,

Где проходит русская граница,

Я живу… и думаю жестоко

О стране, которая мне снится…

Там, вдали, на плоском побережье

Бродит пограничник цвета хаки.

Между мной и тем река мережит

Синей ниткой земляную скатерть.

Мне преградою не эта речка…

Путеводные сгорели вехи.

И не перекинуться словечком

Со страной, где слезы даже в смехе…

………………………………..

Больно стынут мысли… Недалёко

В дымке горизонта, за границей —

Белый дом… мой дом… Но жизнь жестока!

Без конца и вечно только снится…

1935.На берегу реки Тюмень-Ула

Корея

Стране утренней прохлады

Забыв о стройке энергичных пришлецов[1],

Уйдя в твои хребтовые просторы,

Встречаю прежнее суровое лицо —

В тайге, в пурге — все тот же древний шорох.

Ты завернулась в снег, как старец твой в халат:

В глубоком белом трауре Востока —

Такая же, как двести-триста лет назад

В глуши своей неведомо-далекой.

Вершины головокружительнее Альп;

Тайга богаче Беловежской Пущи;

Медведь, кабан и барс, и тигр, дерущий скальп,

Олень, горал, изюбрь, трубой ревущий.

Границу стережет Великий Пяктусан[2],

Разверзши недра бирюзовой пастью.

С зарею радугой горя, кричит фазан

О гордом нерушимом диком счастье.

Теперь на шаре нашем мало уголков,

Где б девственность и древность сочетали,

И Утренним Спокойствием назвали

Тебя — за редкое слияние этих слов.

1938

«Весенними влажными днями…»

Папе-Тигру

Весенними влажными днями

Одна я блуждаю с винтовкой.

Пересекаю часами

Овраги, долины, сопки.

По-разному смотрят на счастье.

По-разному ищут дороги.

А мне — побродить по чаще,

В росе промочить ноги.

И сердцем дрожать, как собака,

На выводок глядя фазаний,

А ночью следить из мрака,

Как угли пылают в кане.

Такие простые явленья,

А жизни без них мне не нужно.

И здесь, в горах, в отдаленье,

Мне кажется мир — дружным.

1934

Коромысло

Мир — за какою-то стеной.

Живу одна в фанзушке,

Но с общим солнцем и луной.

Я — горная пастушка.

Я так люблю свое шале,

Своих мечтаний стадо,

Я всех счастливей на земле —

Мне ничего не надо.

Учитесь не уметь «хотеть»,

И каждый дар приятен!

Умейте только звонко петь,

В рогоже — видеть платье.

И сторонясь людей — (от них

Всегда раздоры мыслей),

Соорудить в хребтах средь пихт

Немое коромысло.

На нем в противовес всему —

Без всякий колебаний —

Повесить только — тишину —

И — самообладанье.

1931

Я — коза

Папе — Тигру

У меня среди скал, как у горной козы,

На листах своя мягкая «лежка»,

А над нею шатёр из корейской лозы

И склоняет цветы таволожка.

Сквозь ажур этих розовокрылых цветов

Мир еще восхитительней станет!

Я — коза подпирающих небо хребтов —

Только солнце копьем меня ранит.

Только солнце, и ночь, и туман, и луна

Видят смелую резкость движений —