По Старой Смоленской дороге - [28]

Лишь поздним утром Лихоманов предстал перед мрачным и злым майором Габараевым.

— Ты кто — разведчик или петух? — кричал Габараев, румянец проступил на его смуглых щеках. — Гоняешься за фашистами по всему небу. Хочешь, чтобы из тебя приготовили цыпленка-табака? Вот таких немцы и рисуют на кабинах. Приглядись в следующий раз. Легко обнаружишь портретное сходство…

— Что же я, баловства ради?

— Зачем баловство? Никто не говорит — баловство. Мальчишество! Снимки нужны были вчера. Не сегодня, а вчера. Твоя пленка стареет быстрее, чем сводка погоды, чем невеста, которую украл нелюбимый…

По-видимому, привезенные снимки представляли большой интерес, но тем самым увеличивалась его вина. Лихоманова вызвал сам начальник штаба:

— Тот самый драчун? Бывает, без драки хотят попасть в большие забияки, а этот… Добыть такие разведданные и ввязаться в бой! Глупо до того, что… Как бы это вам объяснить? Все равно что играть с самим собой в подкидного дурака. И еще обрадоваться выигрышу! — Генерал хмуро глянул на лейтенанта и спросил, склоняясь над картой и не выпуская из пальцев красно-синий карандаш: — Может, соскучились по своим, вот и решили… — Лихоманов стоял руки по швам, лицо его залилось краской, веснушек не стало видно. — Это там у вас зазноба осталась?

— Невеста, товарищ генерал. Однако ко вчерашнему никакого отношения не имеет. И на уме этого не было, когда просился туда на посадку…

— Хочется вам верить. — Генерал пытливо поглядел Лихоманову в лицо — тот не опустил глаз — и неожиданно спросил: — А почему не реагируете на критику?

— Я реагирую, товарищ генерал.

— Как же вы реагируете?

— Молчу и слушаю, как вы меня ругаете.

Генерал бросил на карту, разостланную на столе, карандаш и вприщур поглядел на лейтенанта:

— Ну, а куда делся тот «мессер»?

— Мотор задымил. Начал планировать, снизился над лесом. Тянул, пока мог…

— Как пишут в наших газетах, «фашистский стервятник врезался в землю»?

— Утверждать не могу.

— Но дым без огня редко бывает.

— Дымил фашист исправно, весь горизонт испачкал.

— Выходит, сбили?

— Полной уверенности нет, товарищ генерал. А вдруг фашист дотянул до своего аэродрома?..

— У вас нет уверенности — полбеды… А вот то, что вы привезли устаревшие разведданные и лишили меня уверенности… Думаете, мне нужна позавчерашняя протухшая пленка? Стрелять из кривого ружья… Идите, лейтенант. Это наша последняя беседа на подобную тему…

Однако спустя несколько дней Лихоманова снова вызвали к генералу.

— А, забияка явился, — усмехнулся генерал, мимолетно оторвавшись от стола с картой и с любопытством глянув на вошедшего. — Вызвал, чтобы сообщить… Партизаны, которые водят дружбу с Габараевым, донесли из-за линии фронта… Слыхали?

— Никак нет.

— Противник-то ваш сгорел. Рухнул со всеми потрохами и записал на ваш счет двенадцатый самолет. А партизанам чуть лесной пожар не устроили… С дисциплиной разведчицкой не в ладах. Хорошо хоть, не фантазируете, а то околачивался у нас в разведке один… Баснописец какой-то. — Генерал строго посмотрел на Габараева. — Батальон запросто превращал в полк. Пушку увидит — батарея мерещится. У страха глаза велики. Кем он до войны был, что врать так навострился? В разведке кривил душой!.. После войны, если выживет, а он обязательно выживет, будет небылицы сочинять. Когда я в последний раз проверил этого капитана Мюнхгаузена, получилось как в сказке для самых маленьких: «А было это тогда, когда этого и в помине не было…»

Лихоманову даже неловко стало слушать, как при нем ругают какого-то неизвестного ему капитана с нерусской фамилией, а генерал по-прежнему красноречиво поглядывал на Габараева. Тот стоял, полузакрыв глаза, виновато ежился и переминался с ноги на ногу, едва слышно позвякивая шпорами и тоскливо поглядывая в оконце. Привязанный к плетню, стоял его гнедой конь, прядал ушами и косился на крыльцо дома, в котором скрылся хозяин.

— Неправдивым людям в разведке вообще делать нечего! — продолжал свое затянувшееся поучение генерал, манипулируя при этом двухцветным карандашом, делая пометки на карте. — У нас все на доверии. Иного послушать: семь верст до небес — и все лесом. А разведчик должен быть правдив, как набожный на исповеди. Наблюдательность — только младшая сестра правдивости. Вашего брата некогда да и просто невозможно проверить. А главное — я не хочу вас проверять! Понимаете? Не хочу!!! Я хочу всегда верить вам на слово! — Может, генерал наговорил бы еще строгостей, но посмотрел на Лихоманова и увидел в лице молодого летчика нечто такое, что заставило его изменить тон: — Хладнокровие — дело наживное. В нашем военном ремесле бывают моменты, когда… Избыток воинственности, горячность без трезвого расчета могут только испортить дело. Вы поняли меня, юноша?

4

Взяла силу осенняя распутица, дороги развезло. Наступательные операции свернулись, и штаб долго не менял адреса. Не всякая машина добиралась в лесное захолустье, где по-прежнему скрывался разведотдел. Только майор Габараев не испытывал от бездорожья больших неудобств.

Лихоманов уже знал, что Габараев начал войну в кавалерийской разведке у Доватора, под Волоколамском был ранен в грудь и в ступню, а для кавалериста нет ранения мучительнее — как вденешь ногу в стремя?