По стальным путям - [4]

На повернутой докторской голове глаза делаются бессмысленными. Вдруг доктор вскакивает, как ужаленный.

– Хлеб – метафизика, – кричит он пронзительно, почти с ужасом. – Хлеб! Эх… что вы морочите меня марксистскими прописями, – продолжал он спокойнее. – Правда, существует на земле сила, способная уравновесить страшную силу хлеба. Но вы сами отвергли ее: это сила дохлого русского попа… Не смейтесь, не смейтесь! Смеется тот, кто смеется последним. Вспомнили бы лучше огромную темную царскую Россию. Что разве царя, министров, жандармов, исправников, всю эту погань можно представить без дохлого мужицкого попика? Конечно, нет! Утонули бы они в темном мужицком море. Ибо страшная сила у него в руках: сила хлеба насущного. А вы отвергли… да-с!

Доктор зло хихикает.

– Ошибочка-с! Ошибочка-с! Не надо было дохлого мужицкого попика со счетов скидывать. Каюк теперь! Не справиться вам без попика с мужиком. Да-с!..

Поезд неожиданно замедляет ход, останавливается. Через окно видны огни какой-то маленькой станции. Остановки скорому здесь не полагается.

– Чорт! Безобразие! – кричит доктор хриплым голосом и барабанит в стекло.

IV. Маленькая станция.

На маленькой станции дует сырой резкий ветер, валит жирный мартовский снег. Осыпанный снегом, поезд неподвижен. В голове осыпанного снегом поезда тяжело вздыхает паровоз. Из окон международных вагонов льется яркий свет.

Белые хлопья, гонимые из темноты резким ветром, налетают на яркие фонари платформы, прилипают к улыбающимся стеклам и тают, как масло, тают. А то, сверкнув по сияющему стеклу белизною, опять в темноте пропадают. Людей мало. Поезда никто не ждал. Около багажного вагона и под вагоном – куча людей с фонарями, с железными вагонными ключами и еще какими-то орудиями. Копошатся. Переговариваются. Раздаются стуки железа о железо. В багажном вагоне что-то испортилось. Было испортившееся причиной остановки. Из-под багажного вагона выполз густой шероховатый крик:

– Петра, бежи скареича в депууу, сказывай, вагон пятьдесят два – шестьдесят сееемь…

На платформе, в кругу света, проблеснул молодцеватый красноармеец. "Кипяток, кипяток где?" – прокричал молодцеватый красноармеец. Был он в одной гимнастерке, и новенькие ботинки весело щелкали по мокрым доскам. Шмыгали вынырнувшие откуда-то папиросники и бабы, торговавшие булками и вареными яйцами. Из освещенной залы I класса вылетела миниатюрная каракулевая дамочка, вся задрапированная в кокетливость и изящество. Дамочка быстро ухватила за блестящие пуговицы быстро проходившее мимо железнодорожное пальто, все облепленное снегом и сложила губки: "Пардон, будьте…" – "Обратитесь, гражданка, к чорту", – сердито воскрикнуло железнодорожное пальто и еще быстрее нырнуло в снег и ветер. Около плаката: "Помогайте голодающим Поволжья" прохаживался, шагами неспешными, крупный человек в огромном овчинном тулупе и держал в руке зеленый фонарь. Спина тулупа и лохматый воротник тоже были занесены снегом. Кто-то с разбегу ткнулся протянутыми руками в эту спину и зеленый фонарь закачался и оказался красно-зеленым. За станцией, в темноте со снегом и ветром, длинная цепь товарных вагонов. Вагоны – неподвижны, чернеют полупризрачной цепью. Крыши их – мутные, сине-снежные, будто покрыты саваном синеватым. Где-то слабо грохотал маневрировавший паровоз. Вспыхивали в темноте, как молнии, огромные свистки. И у багажного вагона раздавались гулкие торопливые стуки железа о железо…

Земля не похожа на небо!

На земле торопливые стуки железа о железо, на земле тысячи, десятки тысяч плакатов: "Помогайте голодающим Поволжья", земля творит сказку о РеСеФеСеРе.

А в небе?

Небо над маленькой станцией – глухое, пустое, – глухое, как исполинский провал, как впадина в небытие. Из провала сползает, свисает грузная, рыхлая тьма. Ползет от неба к земле. Давит на поля, на города, на маленькую станцию, на мозг, на сердце…

Поезд стоит полчаса. Доктор снова пьян: выпил остатки коньяку и теперь, под руку с товарищем Борисом, гуляет по платформе сквозь ночь и ветер. Доктор говорит, говорит, говорит. Товарищ Борис, слушая, подставляет грудь ветру… Неожиданно товарищ Борис прерывает доктора:

– А скажите, доктор, отчего земля не похожа на небо?

– Диалектика это-с, – заявляет доктор. – Я, милостивый государь, пятнадцать лет был земским врачем. Опровергните-с без диалектики…

В его маленьких глазках мутно прыгает огонек отразившегося фонаря.

– У вас в глазах фонарь, – с хмурой улыбкой говорит товарищ Борис.

Доктор, шатаясь, останавливается, хлопотливо выдирает свою руку от товарища Бориса, потом сердито визжит:

– Подло! Подло! Подло! С вами говорят о серьезных вещах.

– Простите…

Доктор на мгновение притихает, тупо смотрит в глаза. Под изношенными ресницами блестит мутное недоверие. Недоверие мелькает и гаснет. Вдруг доктор поворачивается круто и, стараясь выступать твердо, идет к поезду. Но шагов через пять срывает с себя меховую шапку и, размахивая ею, возвращается:

– Знаете, знаете, что вы сделали с моей Россией?

– Что? – с внезапной враждебностью спрашивает товарищ Борис.

Доктор уныло размахивает шапкой.

– Вижу, вот сердитесь, значит не правы… или как там говорится. А может нутро оберегаете от чужого глаза. Крепкие вы люди. А я вот не умею…