По следам Синдбада Морехода. Океанская Аравия - [9]

22

Основные маршруты арабских мореходов в VII—XV веках

рится о том, что знание моря капитанами судов из Аравии сильно расходится с представлениями о нем, сложившимися у теоретиков-ученых. После этого нас не удивляет картинный рассказ ал-Мукаддаси о некоем шейхе Абу Али ибн Хазиме, главе южноаравийских негоциантов, который по его просьбе изобразил на песке реальные очертания морей, омывающих Аравийский полуостров. Конечно, такое изображение должно было иметь свои прообразы в лоцманской литературе. Что это было так, видно из того, что португальский (вслед за арабами, греками, Афанасием Никитиным) первооткрыватель Индии Васко да Гама и ее вице-король Аффонсу Албукерки видели своими глазами арабские морские карты на захвачен­ных ими в западной части Индийского океана судах; второму из них такая карта существенно помогла в военных опера­циях против государства Хурмуз, расположенного вокруг из­вестного порта с тем же названием. Приобретение этих важ­ных восточных документов двумя посланцами лиссабонского дзора имело свои последствия: если сравнить некоторые образцы португальской картографии после пятнадцатого сто­летия с чудом сохранившимися арабскими лоциями XV и XVI веков, то можно видеть, что топонимическая номенклатура последних без изменений (не говоря, конечно, о фонетической стороне), в той же последовательности перешла в Европу. Следовательно, в соответствующих таблицах венского издания (1897 г.) топографических глав энциклопедии турецкого адмирала XVI века Сиди Али Челеби, подготовленного

23

М. Биттнером и В. Томашеком, мы тоже находим выдаю­щегося значения источник для суждения об уровне и судьбах классического арабского судоходства в Южных морях. Нам, вероятно, навсегда останется неизвестным количество черте­жей, иллюстрировавших мореходные руководства арабов, за­тем привезенных на берега Тежу и легших в основу порту­гальских карт Индийского океана; но присутствие их в этих образцах ощущается весьма отчетливо.

Круг источников по истории средневекового арабского мореплавания, значительно расширяется, когда мы вовлекаем в него сочинения по другим темам, содержащие частные данные по интересующему нас вопросу. Этот дополнительный список весьма важен для нас прежде всего в том отношении, что мы воочию убеждаемся: ни один серьезный арабский автор классической поры не мог пройти мимо необходимости представить читателю хотя бы суммарные сведения из числа добытых арабами в процессе плаваний; это указывает на большую роль моря в практической деятельности мусульман­ского государства. Во-вторых, сообщения писателей, о кото­рых мы будем говорить, взятые в общем контексте их про­изведений, позволяют определить место и уровень талас-сографических интересов в системе географической литера­туры; при этом, конечно, следует помнить, что упоминания моря в общих сводах по географии — это все-таки лишь частные данные, рядом с которыми существовала и развива­лась профессиональная навигационная литература, представ­ленная, как можно заключить по уцелевшим ее памятникам, в многочисленных руководствах. Эта литература, дошедшая до нас в случайно сохранившихся единичных образцах, и дает нам основной материал для характеристик. Наконец, в-третьих, частные данные арабских авторов о море укре­пляют нас в знаниях, полученных из главных источников, или подчас дарят новые сведения.

Несколько отступив от хронологической последователь­ности ради того, чтобы завершить рассмотрение сборников, мы должны коснуться данных «Ста и одной ночи». Этот позд­ний западноарабский (североафриканский) свод сказок, пере­кликающийся сюжетами со своим знаменитым собратом, «Тысяча и одной ночью», малоизвестен в нашей стране и давно ждет перевода на русский по образцу комментирован­ного французского, существующего в науке уже седьмое десятилетие. «Сто и одна ночь» интересна для нас не только рассказом об острове Камфары, на который в свое время обратил внимание отец науки об арабской талассографии Ферран; не менее показательны для нашей темы и повести об отпрыске влиятельной в багдадском халифате семьи Барма­

24

дов-Абдаллахе, а также о легендарном Медном городе у исто­ков Нила, ибо в них идет подробная или же обобщающая речь о морских путешествиях. Живой язык, художественная форма, в которую отлилась прозаическая действительность, воскрешают перед читателем образ арабов на средневековом корабле с отчетливой яркостью. Прежде всего важен, конечно, сам факт: арабские странствия по морям, не только омывав­шим побережья халифата, но и простиравшимся у чужих земель, были настолько заметным явлением, что литература, претендовавшая на роль нелицеприятного зеркала жизни, не могла пройти мимо них. Это и делает чисто литературное произведение арабского средневековья необходимой состав­ной частью корпуса источников, которые образуют наше представление о деятельности мусульманских морепроходцев.

Теперь, переходя к единичным данным по навигации в трудах арабо- и персоязычных географов, нужно отметить следующую особенность, бросающуюся в глаза с первого взгляда и не оспариваемую последующим изучением матери­ала: большинство средневековых арабских авторов из тех, о которых мы будем сейчас говорить (какого бы района Индий­ского океана ни касались они в своих трудах), непременно посвящают значительную часть описаний самой удаленной от них стране на восточном пути — Корее (ас-Сила). Повест­вования на эту тему никогда не бесстрастны — они востор­женны и потому отличаются живым характером: Корея пред­стает в них некоей обетованной землей (прекрасный климат, обилие плодов и злаков, хрустально прозрачная питьевая вода; жители никогда не болеют; золота эта земля дает столько, что из него делают ошейники и цепи для собак); поселившийся здесь никогда не стремится покинуть эти благословенные места. Восторги имели под собой реальную основу, на Корейском полуострове (иногда говорится и о близлежащих островах), как и в Китае, нашли убежище и впоследствии обосновались многие последователи Али ибн Абу Талиба, четвертого преемника пророка и первого шиитского имама, бежавшие от преследований в халифате Омейядов. Повышен­ный, даже болезненно острый интерес рассматриваемых нами авторов к дальневосточным пунктам мусульманской эмигра­ции, таким образом, имеет естественное объяснение и не­двусмысленно указывает если и не на всегда скрытое со­чувствие к изгнанникам, то во всяком случае на тот большой отзвук, который находили в халифате переселения по рели­гиозным и политическим причинам. Для нашей темы подроб­ные рассказы о Корее имеют очень важное значение в том смысле, что они ясно говорят о далеко заходивших рубежах восточной навигации халифата.