По следам рыжей обезьяны - [18]

Я скорчился под наклонившимся стволом дерева, чтобы переждать этот небесный водопад, но быстро промок до нитки. Продрогнув и промокнув, я прекратил свои поиски и повернул обратно. Когда я вышел к сливовому дереву, то, к огорчению своему, увидел, что оно обобрано дочиста. Я отсутствовал каких-нибудь два часа, и за это время было съедено все до последней ягодки. Но я, как ни пытался обнаружить вымокшего орангутана, который должен был прятаться где-то поблизости, следов его не нашел.

В полном унынии я побрел домой и увидел, что Сипи с собаками не теряли времени даром. Они затравили еще пару кабанов, и мы целую неделю наслаждались жирным жареным мясом. Мне эта диета несколько надоела, но сомики в Боле не водились, а ради менее изысканной рыбы мои помощники не желали даже удочки закидывать. Отведав один раз злополучного варева из других рыб, чьи мельчайшие, острые как иголки, кости забили рот, я вынужден был с ними согласиться.

Мы оставались на Боле еще две недели, пока я окончательно не потерял надежду и не принял решение вернуться на Сегаму и посмотреть, что там теперь делается. Лодка Тулонга к тому времени была доведена до кондиции и подняла половину нашего багажа, так что в двух лодках вздувшаяся от дождей река донесла нас до места меньше чем за три часа. Вернувшись в наш прежний лагерь, я нашел там записку от возвращавшейся геологической партии. Буквы шрифта Джави[8] были написаны углем на большом куске дерева. Сипи сумел расшифровать эти письмена и сказал, что они советуют поскорее вернуться на Сегаму, где меня ждет большая удача.

В другой записке, от Маня, говорилось, что на своем пути они видели нескольких орангутанов. На прощание Мань советовал есть обезьянье мясо, если на меня опять нападет лихорадка: считалось, что это очень сильное лекарство.

Предсказание ибанов оказалось совершенно верным: хотя в местность к северу от Сегамы орангутаны все еще не вернулись, я нашел множество свежих следов их пребывания на другом берегу реки. Там земля была еще влажная, и лес оставался свежим и зеленым. Я дважды встретил там орангов и решил заняться этой местностью более серьезно. От нашего лагеря до этого района надо было добираться несколько часов, так что я не успел бы сделать много полезных наблюдений за один день. Поэтому я запланировал шестидневную экспедицию и отправился в поход, навьюченный едой, прихватив магнитофон и свои бесценные пластиковые полотнища.

Путешествие оказалось необычайно удачным. Я нашел семью из трех орангов и наблюдал за ними почти непрерывно целых два дня. Они увели меня далеко от базовою лагеря, а ночью я слышал крики еще дальше к югу. Я пошел в ту сторону и нашел еще нескольких орангутанов, так что теперь получил вознаграждение за бесплодно проведенное время в прошлом месяце. Я вернулся еще раз на длительный период и опять вместе со своими подопечными ночевал в лесу, где наблюдал за животными. Оранги, все как один, казалось, были охвачены охотой к перемене мест, и популяция мигрировала на юг, к влажному плоскогорью, откуда брала начало не только Малая Боле, но и Лунгтудтул и Педересан. Здесь я ежедневно встречал нескольких животных, порой их число доходило до пяти.

Урожай плодов созревал в каждом месте в свои сроки, и разные виды деревьев плодоносили в разное время, поэтому оранги перемещались туда, где их ждала лакомая еда. Пока в низинах хватало фруктов, оранги держались рассеянно в этой местности, но, когда наступила засуха, им пришлось отступить на склоны холмов, где еще сохранились зеленые побеги и спелые плоды. Оранги из-за своего солидного веса и древесного образа жизни могут кормиться каждый день на ограниченном участке. Именно поэтому они предпочитают бродить в одиночестве или малыми группами. Даже когда оранги скапливаются в одной местности, как сейчас, и разные семьи довольно часто встречаются, они все же сохраняют свою высокомерную отчужденность и никогда не проявляют дружеской приветливости, свойственной более общительным обезьянам и мартышкам.

Ликад вернулся в лагерь, но я так пристрастился к кабаньему мясу, что решил оставить у себя и Сипи с его собаками. Как оказалось, я здорово просчитался, потому что оба — и Сипи и Ликад — задумали сделать себе такие же лодки, как у Тулонга, а так как эта работа отнимала у них все время, то другие дела они, естественно, забросили. Однако наблюдать за их работой было удивительно интересно. Для начала они срубили большое красное дерево серайя и отрубили от него два бревна для своих лодок. Этим бревнам они сначала придали форму при помощи топора, а потом тщательно выстрогали середину при помощи тесла. В этом деле нужны были сложные геометрические приемы, особенно если учесть, что все измерения производились просто короткой веточкой. Сипи оказался мастером лодочных дел, и под его руководством постепенно обретали форму два отличных сампана. И Сипи и Ликад ни во что не ставили результат трудов бедняги Тулонга, и, так как его лодчонка до сих пор была очень неустойчива, они окрестили ее «плавучим гробом». Почти законченные лодки нужно было несколько сот футов протащить волоком к реке. На свою беду, я оказался в назначенный для этого маневра день в лагере и, не успев исправить эту роковую ошибку, был вовлечен в самый центр событий: сначала вырубал тропу к реке, потом готовил гладкие катки для лодок. Наконец дело сделано, два часа мы надрывались до седьмого пота, пока лодки не оказались на плаву и мы на веревках сплавили их к лагерю.