По следам Адама - [35]
А тем временем произошло событие, полностью изменившее нашу с Лив жизнь. Я отправился на медвежью охоту с индейцем-полукровкой Клейтоном Маком, позже написавшим знаменитую книгу «О медведях гризли и о белых парнях» — там есть и рассказ о нашем с ним приключении. Все кончилось тем, что Клейтон ранил медведя, а тот принялся гонять меня кругами вокруг дерева. Клейтон добил зверя, а тот, умирая, так душераздирающе закричал, что это отбило у меня тягу к охоте на всю оставшуюся жизнь. Затем мы отбуксировали медвежью тушу на каноэ, и когда достигли длинного и узкого залива Белла Кула, кто-то окликнул меня с берега:
— А Норвегия капитулировала!
Я сложил ладони рупором и крикнул в ответ:
— Перед кем?
У меня в голове не укладывалось, чтобы кто-то мог напасть на нейтральную Норвегию, не воевавшую со времен викингов. В глазах обывателей всего мира Гитлер оставался скорее комической фигурой, а США еще не вступили в войну. Уже через неделю мы с Лив и маленьким сынишкой поднялись на борт корабля, совершавшего прибрежный рейс. Я собирался вернуться в Ванкувер и, как полагается военнообязанному, явиться для получения указаний в консульство Норвегии.
Вообще-то в консульстве меня ждал довольно холодный прием.
Консул по фамилии фон Штальшмидт сообщил мне, с явным немецким акцентом, что Германия и Норвегия остаются добрыми друзьями и что мне лучше вернуться к моим индейцам и спокойно ждать окончания войны.
Я приехал в Канаду по студенческой визе и с обратным билетом в кармане, но сейчас и то, и другое превратились в бесполезные бумажки. К тому же денег у нас оставалось всего на несколько дней, а Лив ждала второго ребенка. Положение складывалось хуже некуда.
Вдобавок некий американский журналист, которого интервенция застала в Осло, написал абсолютно лживую статью, будто бы норвежцы приветствовали завоевателей. Статью опубликовали как в Америке, так и в Канаде. И уж разумеется, немцы ни словом не обмолвились о том, что норвежцы пустили ко дну крупнейший корабль германского ВМФ, «Блюхер», с тысячью человек на борту, а также о сражениях, которые продолжались на севере Норвегии еще много недель после капитуляции.
Насколько доброжелательно нас встречали по приезде из Норвегии, настолько все от нас отвернулись теперь. Мы даже боялись разговаривать на родном языке в общественных местах. Понадобилось больше года, чтобы неприязнь к моей стране постепенно уступила место уважению. Когда США, наконец, вступили в войну, президент Рузвельт произнес речь, в которой отметил, что Германия могла бы выиграть Битву за Европу, если бы норвежцы не увели от нее и не передали союзникам свой торговый флот, третий по численности в мире.
Вообще, жизнь открылась нам своей мрачной стороной. Нам пришлось выехать из отеля и перебраться в дешевую комнатушку с видом на задворки портовых зданий. Вся обстановка состояла из газовой лампы, колченогой кровати, стола, стула да видавшей виды колыбельки для маленького Гора. Окно без занавески выходило на большой угольный склад, освещенный одним-единственным фонарем. Хозяйка нам досталась не лучше комнаты — вредная, подозрительная и крикливая, и ее характер отнюдь не улучшился, когда она узнала, что мы из Норвегии.
Никто не мог сказать, сколько продлится война. Мне предстояло найти какую-нибудь временную работу. Каждый день у дверей бюро по трудоустройству выстраивалась длинная очередь. Я долго присматривался к ее завсегдатаям, а затем отпустил щетину, надел потрепанную кепку и встал в самый хвост. Сотрудники бюро интересовались у каждого его специальностью, и почти все называли себя плотниками или сантехниками — независимо от того, держали ли они хоть раз в жизни в руках пилу или гаечный ключ. Когда подошел мой черед, я отрекомендовался зоологом. Никто не знал, что это такое. Тогда я добавил: и этнолог. Тоже не помогло. В конце концов, меня спросили, умею ли я возить тачку. Я гордо отрекомендовался мастером этого дела, но работу все равно не получил. Дело в том, что я приехал в Америку по студенческой визе и не имел права на трудоустройство.
Дни шли и складывались в недели. Наши финансы таяли с угрожающей быстротой — мы уже получили наличные по последнему чеку, а Лив к тому же ждала второго ребенка. Нам приходилось экономить каждый кусок хлеба. Только тогда я осознал, как мне повезло родиться в той среде, где ежедневные завтрак, обед и ужин считались чем-то само собой разумеющимся.
На Фату-Хива во время сезона дождей нам доводилось оставаться без продуктов, но тем не менее в ручье всегда копошились раки, а с пальм время от времени падали кокосовые орехи. Здесь нас окружали только асфальт, закрытые окна да запертые двери. Только тот, кто испытал подобное, может понять чувства голодного человека, у которого дома сидят не менее голодные жена и ребенок, когда он смотрит на витрину ресторана и видит медленно вращающегося на вертеле золотистого цыпленка и вдыхает восхитительный аромат пищи всякий раз, когда открывается дверь, выпуская сытых посетителей и впуская новую порцию счастливцев.
Когда такой человек становится революционером, в основе его решения лежит вовсе не политика. Сытые люди не бунтуют.
