По скорбному пути. Воспоминания. 1914–1918 - [38]

В то время как я разговаривал с конвойными, ко мне подбежал, запыхавшись, мой денщик Франц и воскликнул:

– А я тебя, ваше благородие, по всей платформе ищу!.. Сейчас наш поезд подадут.

Я быстро пошел в зал за вещами, а Франц, крикнув мне: «Я займу место!» – скрылся в толпе. И действительно, едва я вышел на перрон, как по первому пути медленно подходил состав с австрийскими вагонами. Вагоны были маленькие, вроде тех, какие бывают у нас на узкоколейных населенных дорогах. Многие на ходу уже вскакивали, чтобы заранее обеспечить себя местом, но я спокойно ждал, так как был уверен, что Франц займет для меня место. Это был незаменимый человек. Чем ближе я его узнавал, тем больше любил за его необыкновенную честность и преданность. Когда я вошел в офицерский вагон, он уже издали увидел меня и воскликнул: «Сюда, ваше благородие!» Уложив все мои вещи и убедившись, что мне удобно, он вышел из вагона, чтобы найти для себя место. Вагоны были приспособлены только для сидения. Но народу набилось так много, что многим пришлось стоять. Около двух поезд тронулся. Несколько минут спустя мы проезжали через узкую, но бурливую реченьку, по ту сторону которой уже начиналась Австрия. Как и в первый раз, когда я со своим полком переходил австрийскую границу, душа моя наполнилась горделивым чувством и верой в несокрушимую мощь России.

Не более чем через полчаса наш поезд прибыл в небольшое приграничное австрийское местечко Броды. Здесь уже вполне чувствовалась Австрия, а не Россия. Все носило на себе какой-то другой отпечаток, не русский. Дома были почти все каменные, с красными черепичными крышами, улицы ровнее и чище. В центре местечка возвышался костел. Жители одеты хорошо, как говорят у нас в России, «по-городскому».

В Бродах пришлось ждать очень долго, и только в 11 часов вечера мы тронулись дальше. В вагоне было очень тесно. Мое место было удобное, оно находилось в самом углу, у окна. Полумрак и мерный шум колес вызывал мечтательное настроение. Я переносился мыслями в свой дом, думал о том, что делает в эту минуту мать, может быть, она спит, а может быть, молится обо мне перед своим потемневшим от времени образом Царицы Небесной, и мягкий розовый свет лампад озаряет ее опечаленное, доброе лицо и отражается в увлажненных тихими слезами кротких глазах, обращенных с мольбой к лику Пресвятой Девы…

А мои дорогие маленькие сестренки! Они, наверное, спят теперь крепким детским сном и улыбаются мне во сне… Теперь и семья, и дом, и мой любимый садик, и близкие для меня люди – все это осталось позади, и, подхваченный могучими крыльями неотвратимой судьбы, я несусь вперед, в неведомую даль, где миллионы людей стоят, как две живые стены, беспощадно уничтожая друг друга, и где смерть, муки, ненависть, обман и злоба торжествуют свою победу… Что ждет меня там, за кровавой чертой? Быть может, я буду убит наповал в первом же бою, или буду изувечен, или раненый попаду в плен… Как знать? Будущее скрыто от нас, и только в одном я мог быть уверен – это то, что совершенно невредим я не останусь. В современном бою пулеметный и ружейный огонь достигает такой силы, что пули косят людей, как траву, и потому вероятность уцелеть в таком аду очень мала. Впрочем, после первых же боев среди офицеров распространилось совершенно справедливое убеждение, что быть легкораненым – это все равно что выиграть двести тысяч, так как легкая рана за редким исключением заживает без всяких последствий, а между тем она дает право на эвакуацию в тыл, где раненый может найти заслуженный отдых после тяжелых лишений и невзгод войны и лишний раз повидаться со своей семьей. Понемногу мысли мои начали путаться, а колеса продолжали напевать свою монотонную песенку, и я задремал.

Проснулся я лишь тогда, когда наш поезд подъезжал к Львову. Было часов 8 утра. Погода стояла чудная, солнечная. Я с любопытством смотрел в окно на огромный город, расположенный на возвышенностях, с многоэтажными зданиями, костелами и пожелтевшими садами.

«Вот он какой, Львов!» – подумал я. Сколько русской крови, в том числе и моей, пролилось прежде, чем мы завладели этим красивым городом – столицей всей Галиции. Австрийцы очистили Львов так поспешно, что оставили в нем много паровозов и вагонов и огромные продовольственные склады и склады с огнестрельными припасами. Вокзал оказался зданием очень красивой архитектуры с огромным стеклянным навесом, где останавливаются пассажирские поезда. Едва наш поезд остановился, как Франц уже протискивался ко мне, чтобы помочь нести вещи. Выйдя из вагона, я сказал Францу, чтобы он ждал меня в зале 3-го класса, а сам пошел в зал 1-го и 2-го классов и занял место около маленького мраморного столика. Обстановка была как в первоклассном ресторане. Пол, выложенный плитками наподобие шахматной доски, был чисто вымыт. На больших столах, покрытых белоснежными скатертями, стояли пальмы, дорогие канделябры и не раскупоренные бутылки с винами. Наверху, на лепном потолке красовалась большая стеклянная люстра. Огромные окна давали много света. Около стен стояли мягкие диваны. Официанты с салфетками в руках бесшумно сновали взад и вперед, разнося кофе, запах которого приятно щекотал ноздри. Публики, несмотря на ранний час, было очень много. Были заняты почти все столы. Преобладали, конечно, военные и сестры милосердия в своих темных косынках, повязанных как у монашек. Едва я сел за стол, как ко мне тотчас подошел официант и, вежливо склонившись, спросил меня по-польски, что мне угодно получить. Я потребовал себе кофе с бутербродами. После дороги было особенно приятно выпить горячего душистого кофе. Выпив кофе, я отправился к коменданту, чтобы узнать свой дальнейший маршрут. Оказалось, что мне нужно было ехать на Раву-Русскую, где еще так недавно происходили горячие бои, закончившиеся блестящей победой наших войск. Времени в моем распоряжении было еще много, и я решил посмотреть город. Едва я вышел из вокзала, как одноконные извозчики, называя меня «пан офицер», начали предлагать свои услуги. Было слишком соблазнительно усесться на мягкие подушки экипажа на резиновых шинах и прокатиться по гладким мощеным улицам, и потому, недолго думая, я вскочил в первый попавшийся экипаж и на ломаном польском языке сказал везти меня по главным улицам Львова. Извозчик взмахнул своим изогнутым длинным кнутом, и экипаж, блестя на солнце лаком, покатился как по паркету, почти не колыхаясь.