По рельсам, поперек континентов. Все четыре стороны - [40]

Землетрясения в Гватемале

Город Гватемала, столица Гватемалы-страны, примечателен своей абсолютной горизонтальностью. Кажется, что он свалился навзничь, да так и лежит. Его хрупкое безобразие (по фасадам невысоких мрачных домов змеятся трещины; когда идешь мимо, дома строят тебе сердитые гримасы, зримо напоминающие о землетрясениях и панике) всего заметнее на тех улицах, где прямо за крайним, покосившимся домом торчит голубой конус какого-нибудь вулкана. Из окна моего гостиничного номера тоже виднелись вулканы. Я жил на третьем — самом верхнем — этаже. Вулканы высокие и, судя по их виду, с минуты на минуту не прочь устроить небольшое извержение. Их красота бесспорна — но это красота ведьм. Город потому и прижался к земле, что их топки все время пылают, все время рокочут.

Первую столицу Гватемалы смыло наводнением в середине XVI века. Тогда столицу перенесли на три мили в сторону, в Антигуа. В 1773 году Антигуа был разрушен землетрясением. Более безопасное место отыскали здесь, в долине Эрмитахе, в точке, где дотоле стоял индейский поселок — все-таки чуть подальше от подножий крупных вулканов. Люди возвели храмы — целую дюжину церквей в изящном испанском стиле, со стройными шпилями, богато отделанными куполами и портиками. Но пробил час, и земля содрогнулась — не очень сильно, но все же достаточно резко, чтобы попортить здания. По простенкам церквей поползли трещины, а в самих окнах — на стеклах витражей — пастырь откололся от своего хрупкого стада, святой разлучился со своим золотым посохом, а мученик — с гонителями. Распятые Христы попадали с крестов, анатомическое строение Пресвятых Дев грубо нарушилось: покрывающая их эмаль, белые фарфоровые лица и пальцы трескались порой так громко, что молящиеся вздрагивали. Витражи, статуи, кладку — все починили, изломанные алтари залепили сусальным золотом, не скупясь. Казалось, церкви снова как новенькие. Но землетрясения, в сущности, никогда не унимались. В Гватемале от них никуда не деться. И в 1917 году весь город снова остался без крова — рухнули все церкви и все бордели, да и вообще все постройки. Тысячи жителей погибли, а многие из уцелевших, сочтя нежданную катастрофу Божьей карой, сбежали на Карибское побережье страны, где нет никаких напастей, кроме дикарей.

Гватемалец смотрит на всех волком, даже когда вроде бы доволен жизнью. Но заговорите с ним о землетрясениях, и лицо у него станет пристыженно-смиренное, даже, пожалуй, виноватое. Чарльз Дарвин прекрасно описал ощущение смятения и экзистенциальной паники, вызываемое землетрясением в человеческой душе. Он лично наблюдал такой катаклизм, когда «Бигль» зашел в один из чилийских портов. «Сильное землетрясение, — пишет он, — сразу разрушает наиболее привычные наши ассоциации; земля — самый символ незыблемости — движется у нас под ногами подобно тонкой корке на жидкости, и этот миг порождает в нашем сознании какое-то необычное ощущение неуверенности, которого не могли бы вызвать целые часы размышлений».[52]

Санта-Ана — красивый город

Этот город лишь со стороны казался проклятым свыше. В действительности он оказался уютным. Его достоинства удачно сочетались между собой. Санта-Ана[53], самый центральноамериканский изо всех городов Центральной Америки, безупречен во всем: обычаи — идеал благочестия, девушки — идеально красивы, дремотная атмосфера — просто идеал спокойствия. Даже зной, пахнущий кофе, — и тот безупречен. Главная площадь, больше смахивающая на джунгли, изящные при всей их запыленности старинные здания, беленые стены которых в сумерках словно бы светятся. Даже вулкан тут был в рабочем состоянии. Гостиница «Флорида», где я остановился, представляла собой одноэтажный лабиринт с пальмами в кадках, плетеными креслами и вкусной едой: свежая рыба из озера Гиха неподалеку, кофе «Санта-Ана» с местных плантаций, бархатисто-мягкий на вкус, и десерт, тоже названный в честь Санта-Аны, — тающий во рту пирог с начинкой из бобов и бананов, украшенный сливками. Этот славный отель в одном квартале от главной площади, которая называлась попросту Ла-Пласа[54], обошелся мне в четыре доллара за ночь. На Пласе были сосредоточены все достойные первостепенного внимания здания Санта-Аны. Их три: неоготический собор, мэрия с роскошным — куда уж герцогским дворцам — портиком и оперный театр, где теперь показывают кино.

В другом климатическом поясе этот театр, наверно, не произвел бы экстраординарного впечатления, но в сонном тропическом городке в захолустье на западе Сальвадора — месте, ничуть не интересном ни для туристов, которые любят комфорт, ни для тех, кто увлекается руинами, — он выглядел величественно и фантастично. Выстроенный в стиле «бананово-республиканского классицизма», недавно оштукатуренный, он был классичен в приятно-вульгарном смысле слова. На фасаде — и херувимы, и ангелы с трубами, и маска комедии, уравновешенная маской трагедии, и музы почти в полном составе: щекастая Мельпомена, агрессивно наскакивающая Талия, Каллиопа с лирой на коленях и мускулистая, аки учительница физкультуры, Терпсихора в тесноватой тунике. А еще — колонны, и портик в древнеримском роде, и на гербовом щите дымящийся вулкан красивой формы — ничем не хуже вулкана Исалко прямо за городской окраиной: должно быть, лепили с натуры. Словом, прекрасный театр конца XIX века. Не сказать, чтобы его совсем забросили: когда-то он радовал Санта-Ану концертами и операми, но теперь, после того как снизился культурный уровень города, вынужден опуститься до показа кинофильмов. На этой неделе здесь шел «Нью-Йорк, Нью-Йорк».