По праву закона и совести - [11]

— Пора!

Толкаясь у лаза, стремясь опередить друг друга, начали поочередно протискиваться в пролом, уже ощущая ноздрями густой и терпкий весенний воздух.

Вспоминая сейчас озлобленно-настороженные лица сокамерников, готовых в любую минуту вцепиться в глотку соседа, Никифоров совсем не раскаивался в том, что решил отделиться от бывшей компании.

«Исчезнуть, потеряться для всех, один я не пропаду», — думал он, углубляясь все дальше в лес.

Так и матерый волк в минуту смертельной опасности, умудренный разбойным промыслом и чувствующий еще свою силу, внезапно покидает стаю и уходит один в только ему известное логово, разумно рассчитав, что гончие пойдут по пятам стаи, а не по теряющемуся в глухомани одиночному звериному следу.

Отшумели теплые весенние дожди, вогнав поглубже в землю накопившуюся за зиму стынь, все вокруг зазеленело, зацвело. Первозданный покой, разлившийся окрест, нарушался лишь неумолчным пением жаворонков в бездонной небесной синеве. Тихий майский вечер опустился и на деревню Мялово. Завершив свои дневные дела, вышли люди часок-другой посидеть на завалинке, посудачить перед сном, поглазеть на молодежь, кружившуюся под однотонное пиликанье гармони.

Дед Федот стоял недалеко от пятачка, на котором плясали девки и парни-подростки, притаптывал в такт музыке непослушными от старости ногами, обутыми в стоптанные валенки.

— Чего топчешься на месте, Федот? Иди в круг, можа кака молодка в темноте-то за парня и примет, — пошутил над стариком кто-то из женщин.

— А что, — принял шутку Федот, — по нонешним временам и я за молодца сойду, глядишь, и на меня спрос выйдет.

Может, впервые после стольких сумрачных лет в людских душах было так легко и покойно.

Внезапно вечернюю тишину разорвали выстрелы. Несколько вооруженных автоматами и винтовками мужчин, одетых в одинаковые темно-синие робы, выскочили на лужайку.

— Хальт! Хенде хох! — заорал один из вооруженных — высокий, с впалыми щеками, направив дуло винтовки на сбившихся в кучу людей. — Сымай пиджак, шнель! — повел он стволом в сторону одного из парней.

Пока двое из пришельцев держали людей под прицелом, остальные отбирали у сельчан самое ценное. У одной молодухи сорвали с руки часы, с другой стащили платок, у парней отобрали пиджаки, у деда Федота вырвали кисет с табаком.

До поздней ночи бандиты — а это были люди Борисова — ходили по избам, забирали муку, мясо, яйца, одежду. Когда наконец они оставили деревню, дед Федот доплелся до дома, сел на лавку и, закрыв лицо руками, глухо застонал:

— У-у, изверги! Знают, что в деревне нет мужиков. Нешто те дали бы так над людьми изгаляться?

После набега на деревню Борисов увел своих людей на Семеновское болото — место, облюбованное ими несколько дней назад. Расположились на бугре, окруженном со всех сторон топью. Бобров и Федоров развели костер, стали варить в притащенном из деревни чугунке мясо. Остальные лежали, развалясь в траве, отдыхали. Чуть в стороне, положив рядом автомат, прикорнул у куста Никифоров. Тяжкие думы одолевали его. Еще каких-то два дня назад он был вольной птицей, сам себе голова. Оторвавшись тогда ночью от сокамерников, он добрался до деревни, где жила сестра Ольга, сутки отсыпался и, нагрузившись продуктами, ушел в лес, где отыскал землянку — одно из своих прежних пристанищ. Черт же его дернул заявиться позавчера к Ольге: захотелось попариться в баньке. И там, на околице деревни, он столкнулся лицом к лицу с Борисовым. Тот вышел из-под овина, широко расставил ноги, растянул в улыбке щербатый рот. Краем глаза Никифоров увидел, как из ближних кустов выбрались Бобров, Александров, Федоров, Урка и остальные его недавние соседи по тюремной камере.

— Ну вот, браток, и свиделись снова, — весело проговорил Борисов, все так же не двигаясь с места. — Куда ж ты запропал, браток, а? Аль нечистая сила увела тебя тогда от нас в другую сторону?

— Ногу я тогда повредил, а звать вас побоялся: вдруг погоня, услышат… — буркнул Никифоров, косясь на дробовик, который держал на изготовку Урка.

«Нет, не успеть сдернуть с плеча „шмайсер“, изрешетит дробью Урка», — подумалось тоскливо.

— Ногу, говоришь, повредил? — спросил насмешливым голосом Борисов. — А мы уж крест хотели на тебе поставить. Да вот зашли на всякий случай к твоей сестренке, спрашиваем тебя. Нету, говорит, Ивана, и знать не знаю, где он, говорит. Хотели было подаваться отсюда, ан, вишь, какая встреча вышла, — все больше веселился Борисов.

«Еще бы полчаса — разминулись, — чертыхнулся про себя Никифоров. — И откуда они узнали про Ольгу? Черт, да я же сам проболтался в камере, и деревню, кажется, называл», — вспомнил он тогдашний разговор и свою дурацкую откровенность.

— Ну вот что, Ваня, — продолжал Борисов, уже подойдя вплотную к Никифорову и снимая с его плеча автомат, — побегал ты в одиночку — и будя! Ребятами моими брезгуешь, што ли? — Борисов кивнул на ухмылявшихся в стороне бывших сокамерников. — Убегли вместях, вместях и держаться надоть. Так что извиняй, браток, забираем мы тебя с собой, а то, неровен час, опять к энкавэдэшникам подашься, тебе это не впервой, — уже под хохот остальных добавил Борисов, намекая на «сделку» Никифорова с начальником Пустошкинского отдела МВД Бекреневым, о которой, от нечего делать, тоже поведал сокамерникам сам Никифоров.