По поводу VII тома «Истории России» г. Соловьева - [12]
Нужно ли говорить, что мы здесь совершенно и глубоко несогласны с г. профессором русской истории. Мы думаем, что в России найдутся и кроме нас люди, которые не разделят таких убеждений.
В прежних статьях наших мы высказывали мысли, противоположные г. профессору; надеемся высказать их не один раз и еще полнее. Теперь же скажем только, что мы совершенно иначе смотрим на отношения государства к народу, или к земле, как выражается наша Русь, – нежели почтенный профессор. Мы думаем, что в народе живет начало внутренней правды; государство же представляет начало внешней правды. Оставляем до более благоприятного случая полнейшее изложение нашей мысли об этом вопросе, как вообще, так и в отношение к русской истории в особенности[10].
Теперь мы укажем, подкрепляясь свидетельствами, приводимыми самим же г. Соловьевым, на образ мыслей русского народа, который не худо было бы заметить г. историку.
Идея земли, так ясно сознанная в московскую эпоху, высказывается кроме тех случаев, где прямо говорится о земле, о земском деле (как на Земском Соборе, и во многих грамотах), высказывается стороною и в сношениях России с иностранными государствами. Так бояре наши отвечали Гарабурду, польскому послу, предложившему съезд для постановления вечного мира: «Михаила! Это дело великое для всего христианства; государю нашему надобно советоваться о нем со всею землею, сперва с митрополитом и со всем освященным Собором, а потом с боярами и со всеми думными людьми, со всеми воеводами и со всею землею. На такой совет съезжаться надобно будет из дальних мест»[11]. На новые требования о том же предмете послы наши отвечали, что нужно много времени для совещания со всею землею. На это поляки отвечали: у вас в обычае ведется, что сдумает государь да бояре, на том и станет, а земле до того и дела нет[12]. Понятно, что поляки, вдавшись в государственные аристократические формы и подавив шляхтою простой народ, не понимали уже славянского значения земли и не понимали великой нравственной силы свободного общественного мнения, силы всенародного совета, а следовательно и важности Земского Собора, имевшего лишь нравственное совещательное значение. Со своей стороны, Россия не могла понять польского устройства. В царской грамоте, посланной в Литву, говорится: «Вы бы паны Рада, светские и духовные, смолвившись между собою и со всею землею, о добре христианском порадели, нашего жалованья к себе и государем нас на корону польскую и великое княжество литовское похотели» и проч.[13] Кроме того, Россия высказывает этот свой взгляд, как общую истину, и Австрии. Когда один из дворян посольской австрийской свиты объявил Щелкалову, что Максимилиан хочет добиваться польского королевства и надеется, что государь русский ему поможет в том, – Щелкалов отвечал: «Великий государь радел и промышлял об этом, что вам и самим видимо; да если на то воли Божией не было, и то не сталось. И теперь государь наш хочет, чтобы Максимилиан был на королевстве польском, да ведь сам знает: на государство силою как сесть? Надобно, чтобы большие люди, да и всей землей захотели и выбрали на королевство; а только землей не захотят, и того государства трудно доступать»[14].
Древняя Россия выразила также свой взгляд на сношения международные и на торговлю. Она признает полную свободу сношений торговых и всяких. Московские послы говорят шведам: «Сотворил Бог человека самовластна и дал ему волю сухим и водяным путем, где ни захочет, ехать: там вам против воли Божией стоять не годится, всех поморских и немецких государств гостям и всяким торговым людям, землею и морем задержки и неволи чинить непригоже»[15]. Шведы отвечали на это в противоположном смысле. В грамоте царя Федора к Елизавете королеве английской изъявляется неудовольствие относительно того, что англичане (члены компании) не пропускают кораблей других и иностранных купцов к московскому государству, и говорится: «Мы этому и верить не хотим, а если так делается в самом деле, то это твоих гостей правда ли, что за наше великое жалованье, иноземцев отгоняют?
