По поводу одной машины - [9]

— Так договорились? Пойдем к инженеру?

— Учитывая, какой успех имела делегация, хлопотавшая насчет душа…

— С Кишкой я ни за что разговаривать не буду. На колени перед ним становиться не собираюсь.

— Очень надо…

— Амелия права. Я тоже…

— И я, и я, и я.

— …Очень надо выслушивать его нравоучения: «Хотел бы я посмотреть, как поступают в таких случаях в России. У нас просто выгоняют с завода, а у них ссылают в Сибирь. Правила внутреннего распорядка…

— …для всех одинаковы. Здесь завод, а не богоугодное заведение».

— А что, если составить петицию? Подпишут старейшие рабочие цеха… Что Гуджа украла проволоку, отрицать нельзя. И все-таки…

— «Украла» это пусть они говорят. А мы скажем…

— …должны же они учесть, что Гуджа это сделала не подумавши и за двадцать восемь лет безупречной работы на заводе…

— Не кажется ли вам, что пора кончать со всеми этими тупостями…

— Если ты такая умная, придумай что-нибудь другое!

— Эх, звездочка моя, не ума нам не хватает, а смелости.

— Чего мы добились намедни, когда пришла в цех эта новенькая?

— А при чем здесь новенькая? Не о ней речь!

Понедельник вообще день тяжелый. А уж этот, 14 ноября, по словам Маньялоса, хуже не придумаешь. С него началась еще одна скверная неделя, еще одна зима — сырая, промозглая, с холодными ветрами. А Кишка с того дня просто осатанел. Когда Гавацци поднялась с места и отошла от машины, злополучный день близился к концу, начинался сумрачный вечер. Берти вышел из своего закутка: было время контроля выработки.

Гавацци кинулась ему наперерез:

— Мне надо с тобой поговорить.

— Я слушаю.

— Не здесь.

Берти оборачивается, смотрит на стеклянный куб Рибакки. Только что шеф был там, но сейчас его нет. Берти следует за Гавацци на некотором расстоянии. И только когда она сворачивает к мужской раздевалке, догоняет ее — тщедушный, весь как на шарнирах.

— Нет, туда не ходи!

— Хочешь, чтобы я завела тебя в женскую?

В раздевалке пусто. Уже нет смысла курить тайком: скоро конец работы и можно будет покурить на свободе. Уборными же все попользовались больше, чем надо. Сейчас рабочие на своих местах: кто старается побольше выработать, пока мастер не сделал отметку в листке, кто наводит порядок на рабочем месте, кто клянет за медлительность стрелки электрических часов, кто перебрасывается старыми как мир шуточками. Но как только зазвенит звонок, в ту же секунду…

Берти нервничает, будто они с Гавацци пришли грабить квартиру.

— Я не могу. Мне надо делать обход.

Гавацци озирается:

— Черт бы вас побрал! Сразу видно, что женщин здесь не бывает. Ну и помойку развели! А вонь какая… Неужели мамаши не научили вас хотя бы воду за собой спускать?

Внезапно она делает крутой поворот и идет в атаку:

— Как же насчет девчонки с «Авангарда»?

— Я думал, ты про Гуджу…

Но так уж Гавацци устроена: она может сосредоточиться только на чем-то одном. На том, что в данный момент тревожит ее ум и сердце. Когда ей сказали о совещании в уборной, она сразила своих товарок отповедью:

— Гуджа? Сделала глупость, пусть сама расхлебывает…

К Берти у нее другой разговор:

— Я видела, что она работает.

— Для «Авангарда» это как раз то, что нужно, ей-богу.

— Ты, наверно, хотел сказать: совершенно не то, что нужно.

— Не понимаю…

— Берти, раскинь мозгами. Если девчонка справится, то через полгода-год со старыми работницами придется распрощаться. На место каждого «Гумбольдта» поставят по «Авангарду», а к каждому «Авангарду» посадят по девчонке, готовой расстаться с одной рукой. Если какая и заупрямится, то опыт показал: за воротами всегда найдется горемыка, которая согласится.

— А при чем тут я? Мое дело — научить ее работать. Вот и все. Я пошел.

От голубизны в глазах Берти ничего не осталось. Взгляд стал тусклым. Это еще больше выводит Гавацци из себя:

— Дура я, дура! Нашла с кем разговаривать! Думала, ума палата… Скажи, с какого дня она зачислена?

Берти точен:

— Смотря по тому, как считать: если с момента, когда отдел кадров…

— Я подсчитала: с сегодняшним — четыре дня. Включая завтрашний день, пять. Завтра чеши к Кишке…

— Пожалуйста, не называй его Кишкой. Хотя бы при мне…

— …наговори ему чего-нибудь. Скажи, что она еще несмышленая, что она — растяпа, что ничего не соображает. Пусть решает сам. Будь покоен, он на себя ответственность брать не захочет. Видал, как увиливает? За версту «Авангард» обходит, будто минное поле.

— Он всегда так.

— Вот-вот, лишь бы выйти сухим из воды.

— Как я ему скажу, что девчонка не подходит, если это неправда.

— Черт бы тебя побрал! Удивляюсь, почему ты не запрешься на кухне и не откроешь газ сегодня же ночью.

Берти весь съежился в ожидании дальнейших ударов судьбы.

— Единственное, что мне осталось, это честность.

Гавацци топнула ногой:

— Ах, честность? Порядочность? Чувство долга? — Она хватает его за плечи, поворачивает к себе лицом, держит под обстрелом своих серых глаз, утонувших в мясистых складках щек. — Добродетели, которые они нам прививают в своих школах, да? Которые пропечатаны в их книгах, в их катехизисе? Хочешь заручиться местечком на небесах, ублажай власть имущих на земле?!

— Не кричи. Услышат.

— Ну и что, если услышат? Как по-твоему, что они подумают?