По поводу одной машины - [13]

Он подошел к Марианне — иссиня-бледный, негодующий:

— Мы, инженеры, ученые, слава богу, свою задачу выполняем! Еще как! Мы создаем вместо старых все более эффективные, совершенные и безопасные машины. Но мы не можем заменить людям мозги. А человеческий мозг постоянно отстает, не дотягивает до нужного уровня. Разве в глинобитных хижинах Экваториальной Африки безопаснее жить, чем в пятидесятиэтажных небоскребах? В небоскребах в тысячу раз безопаснее. Конечно, если какой-нибудь господин X, дурак набитый, слишком высунется из окна пятидесятого этажа, то он упадет и разобьется, чего не произойдет с африканцем, высунувшимся из окна (если таковое имеется) своего дома, слепленного из глины и навоза. Но будьте уверены, что из ста человек, которые прочтут в газетах сообщение об этом случае, девяносто девять не будут ругать глупого господина X, а возненавидят самую идею небоскреба, символ прогресса человечества. Ну, а сейчас — не злоупотребляйте моим терпением! Перестаньте смотреть на меня так, словно я — Франкенштейн[2]. Вы знаете, кто такой Франкенштейн?

Указывая на одно из венецианских креслиц:

— Двести лет тому назад какая-нибудь дама в парике проводила в нем большую часть своего времени за приятным занятием — перемывала косточки своим ближним.

Не успела Марианна отереться о ручки кресла, чтобы сесть, как он воскликнул:

— Что вы делаете? Разве вы не видите, что сломана ножка?

— Вы же сами мне велели сесть!

На одной из задних ножек креслица — трещина. Из нее просочился клей, похожий на смолу. Древесина в этом месте, по-видимому, была сильно изъедена жучком.

— Не надо было плюхаться с размаху! Потолок бы на вас обрушился, что ли? Или провалился бы пол под ногами? Или я бы вас растерзал?

Он повернулся к девушке спиной и, уставившись в простенок, белевший между портьерой и какой-то картиной, вежливым, вкрадчивым голосом продолжал:

— Или вам грозило еще что-нибудь в этом роде? Признайтесь, что никакой опасности не было. Тем не менее вы испугались, хотя только что самоуверенно заявляли, будто ничего не боитесь. Еще как боитесь! Вас обуял такой отчаянный, непреодолимый страх, что вы забыли соблюсти единственную логически оправданную осторожность: убедиться в том, что креслице, имеющее, как я вам сказал, солидный возраст в два века, прочно стоит на всех четырех ножках. Я поступил неправильно, по-дилетантски, помешав вам плюхнуться на пол. Урок возымел бы большее действие, запомнился бы надольше.

Он снова усаживается за стол.

— Все, что от меня требовалось, я вам сказал, и не один раз, а по крайней мере трижды, и даже подкрепил свои слова наглядным примером. Чего же вы еще ждете?

VIII

Стычка между Берти и Гавацци в мужской раздевалке произошла в понедельник, 14 ноября. А во вторник к концу рабочего дня Берти отправился к Рибакки. Цеховые конторщики — их будка находится на том же возвышении, что и кабинет Рибакки, — потом рассказывали, будто там разыгралась настоящая баталия. Голос Рибакки, доносившийся до них из-за перегородки, звучал все резче, все пронзительней (по выражению конторщиков, «можно было подумать, что курицу режут»); под конец шеф разразился бранью и угрозами. Как выяснилось позднее, самих ругательств и угроз они не расслышали, но у них создалось полное впечатление, что «все там было». Берти, по их словам, в течение всего разговора стоял лицом к Рибакки и, стало быть, спиной к конторе. То, казалось, он хныкал, то повышал голос, правда, жалобно, заикаясь; Рибакки же рвал и метал. Иначе рассказывала другая свидетельница — Чезира Белламио. В семь часов, когда она кончила уборку, она застала такую сцену: Рибакки, скрючившись, стучал кулаком по столу, а Берти стоял к нему спиной. Да полно: Берти? Спиной к Кишке? Вероятно, боком — лицом к двери, выходящей на галерею, которая тянется вдоль задней части стеклянного куба.

Да… Лобовая стычка, произошедшая между Рибакки и Берти, ввергла цех «Г-3» в состояние радостного возбуждения. Все ждали — что будет? Гавацци отмалчивалась. Наконец она не выдержала и дала нахлобучку неугомонному Маркантонио, который начал уже высказывать кое-какие подозрения, подбрасывал ехидные вопросики, подначивал.

— Учись у своей жены Сильвии! — ворчала Гавацци. — Когда надо высказаться, она высказывается. Когда надо кричать — покричит, а когда лучше помолчать — держит язык за зубами.

Берти не появился и на следующий день, в среду. В этот день в цех спустили приказ об увольнении Гуджи. «Настоящим уведомляем, что с сегодняшнего дня… Вам предлагается явиться за получением причитающейся суммы».

Не было Берти и назавтра, в четверг. В пятницу, 18-го, Гавацци набралась духа и отправилась к Рибакки.

— Берти. — Так она начинает все свои выступления — с заголовка.

Рибакки тут же выдал, по-видимому, давно заготовленный ответ:

— Не думаю, чтобы он заблудился в лесу или угодил в пасть волку.

— А я чую, что дело было именно так.

— В таком случае, кто же — волк? Уж не я ли?

— Вы или кто-нибудь покрупнее. Если из стада пропадает овца, пастуху безразлично, какой волк ее задрал. Хоть тот, хоть этот — один конец.

Близко поставленные глаза Рибакки сблизились еще больше: их разделяло теперь только лезвие носа.