По остывшим следам [Записки следователя Плетнева] - [12]

Утром, отложив все дела, я позвонил в адресное бюро. Мне ответили, что Невская Нинель Петровна среди прописанных в Ленинграде и области не значится. Позвонил на почтамт — на работу такая не поступала. И тогда я поехал по адресу…

Дверь квартиры открыла напуганная моими звонками старушка.

— Скажите, жила ли у вас Нинель Петровна Невская? — спросил я у нее.

— Не знаю такой. Нина — жила, так уж год как съехала.

— Где она сейчас?

— Без понятия… Как ушла, так не появлялась.

Старушка явно не хотела разговаривать со мной.

И все-таки, убив на беседу с ней около трех часов, я получил интересные сведения. Нина поселилась здесь в феврале прошлого года, говорила, что приехала с Украины, хочет найти временную работу, а осенью поступить в институт. Дома бывала мало, как правило, по вечерам. Летом она куда-то пропала, а вернулась с грудным ребенком, девочкой, пожила еще два месяца, сказала, что с институтом ничего не получится, надо уезжать туда, откуда приехала, к каким-то родственникам. После родов ёе никто, кроме врача и медсестры, не навещал. Об отце, ребенка она молчала. С деньгами у нее было плохо, поэтому хозяйка из старых простынь сделала для девочки приданое: пятнадцать пеленок, столько же подгузников, два пододеяльника, две распашонки, две косынки и два чепчика. «Могут ли все эти совпадения быть случайными? — думал я, вытягивая из старухи каждое слово. — Нет, не могут. Что же касается подгузников, то их, по всей видимости, Кашина и Лозинская ошибочно посчитали за пеленки».

— Как выглядела Нина? — спросил я у хозяйки.

— Невысокая, худощавая, но заметная, — не спеша ответила та. — Глаза карие, личико белое, волосы как смоль, хвостиком сзади… — И добавила: — Если б не мазалась, куда бы лучше была… Пришла ко мне в черном пальто из кожи, пуховом берете и синих штанах. Летом надевала черную блузку и вельветовые брючки.

— Из ее вещей у вас ничего не осталось?

— Нет, — нерешительно ответила старушка, потом поднялась, сходила на кухню и принесла мне конверт: — Разве что вот это. Нашла под кроватью, после отъезда…

На конверте я прочитал: «Ленинград, Ф-239. До востребования. Коневской Нине Петровне». Ниже были указаны адрес, фамилия отправителя — Коневской Надежды Федоровны.

«Вот это находка! — подумал я. — Неужели действительная фамилия Нины — Коневская и в Ленинграде у нее есть родня?! Но кем бы ей ни приходилась Надежда Федоровна, ясно одно: она поддерживала с Ниной связь и, наверное, знает о ней не меньше, чем эта старушка».

Я не мог побороть в себе желание поскорее проверить свои предположения, добрался до метро, доехал до станции «Площадь Мужества» и рядом с ней нашел дом, номер которого был указан на конверте. Квартиру мне никто не открыл. Я позвонил соседям и узнал, что Коневская еще на работе. Других вопросов задавать не стал, вышел в сквер и сел на скамейку. Я пристально всматривался в женщин, направлявшихся к этому дому, и почему-то искал среди них худенькую, черненькую, с пучком волос на затылке… Так я просидел час, второй и, решив, что пропустил ее, вновь позвонил в квартиру Коневской.

Дверь открыла невысокая, хрупкая, преждевременно поседевшая женщина с миловидным, интеллигентным лицом. Когда я увидел ее глаза, мне показалось, что на меня смотрит не она, а девочка, та самая двухмесячная девочка, фотография которой лежала у меня в портфеле.

— Вас зовут Надеждой Федоровной? — спросил я.

— Да— Кем вам приходится Нина?

Женщина вздрогнула:

— Нина? Это… это моя дочь… Что с ней? Где она?

— Я хотел задать вам тот же вопрос.

— Но кто вы? И почему вас интересует Нина?

— Я следователь…

— Следователь?! — удивленно переспросила Надежда Федоровна. — Да, да, конечно… Вы должны были прийти сюда…

Она провела меня в просторную, но уютную и со вкусом обставленную гостиную, указала на кресло возле журнального столика, села напротив.

— Вы что-нибудь знаете о Нине? Она жива?

— Думаю, что жива, — ответил я.

— Значит, не уверены…

Я попытался отвлечь внимание матери Нины от мучивших ее сомнений:

— Скажите: где и кем вы работаете?

— В НИИ, научным сотрудником.

— Какое у вас образование?

— Высшее, биологическое.

— А у мужа?

— Муж физик.

— Где он?

— Мы развелись пять лет назад, когда Нина еще училась в восьмом классе.

— Если не секрет, по какой причине?

— Причин было много… Главная, наверное, заключалась в том, что муж был слишком тверд, а я слишком мягка и никто из нас не хотел уступить друг другу.

— Когда же между вами возникли разногласия?

— Года через три после рождения Нины…

— Расскажите о них, если можно, поподробнее.

Надежда Федоровна снова съежилась и, собираясь с мыслями, приложила ладонь ко лбу.

— Тяжело вспоминать… — сказала она. — Многое забылось, остальное перепуталось. Не знаю, с чего начать… Со здоровья Нины? Да, со здоровья… В детстве дочь наша часто болела. То ангина, то грипп, не говоря уж о детских болезнях. Меня это очень беспокоило. Я считала, что ей необходим юг, море. Муж был другого мнения. Он подходил к Нине не как к ребенку, а как к взрослой девочке и уверял, что праздная курортная обстановка пагубно отразится на ее воспитании. В то время мне еще не стоило больших трудов настоять на своем, потому что жили мы скромно. У моей мамы в Гаграх был домик, и отправить к ней Нину на все лето было выгоднее, чем снимать дачу под Ленинградом. Бабушка очень любила внучку, ни в чем ей не отказывала. Я, конечно, видела, что это портит характер девочки, делает ее капризной, но надеялась, что со временем она поумнеет и все само собой образуется. А муж говорил, что мы теряем свое лицо, свой авторитет, называл нашу любовь кошачьей, безмозглой. Считал, что из ребенка, которого часто спрашивают, чего он хочет, обязательно вырастет эгоист, потребитель, стремящийся в первую очередь удовлетворить свои личные интересы. До школы эти разногласия были основными. Потом к ним добавились другие.