По острию лезвия. Нравственно-публицистический очерк - [3]

Хитрее ли был Бакар, или мудрее, не скажу, но догадываюсь, то, что представлялось мне целью (служба призрачному идеалу), для него было, пожалуй, всего лишь средством для достижения реального, ощутимого результата. Догадываюсь, что в этом кроется и некоторая разница в наших менталитетах: нас, русских людей, увлекающихся, что называется, нередко заносит, их – чеченцев, представителей созерцательного Востока, при всей горячности крови и поэтичности натуры, что-то всегда прочно держит на земле. Это сказалось, видимо, и на вере наших народов. Их Мухаммед – пророк, реальный осязаемый человек, наш Христос – Сын Божий, Бог.

С юмором, гениально, тонко, но и любовно отразил своеобразие восточного менталитета Александр Сергеевич Пушкин в незабвенном «Путешествии в Азрум». Помните приветствие одного из пашей, обращенное к Александру Сергеевичу:

– Благословен час, когда встречаем поэта. Поэт брат дервишу. Он не имеет благ земных; и между тем как мы, бедные, заботимся о славе, о власти, о сокровищах, он стоит наравне с властелинами земли и ему поклоняются.

Каково, а? Дальше еще лучше. «Выходя из палатки, – пишет Пушкин, – увидел я молодого человека, полунагого, в бараньей шапке, с дубиною в руке и с мехом (outré) за плечами. Он кричал во все горло. Мне сказали, что это был брат мой, дервиш, пришедший приветствовать победителей. Его насилу отогнали…»

Вот так-то. Теперь я понимаю, почему Бакар, когда рухнула советская система, которой мы оба, казалось бы, верно служили (он в ту пору – в Госбанке, я в контрольных органах страны), не был раздавлен жерновами реформ. Он сохранил свою Итаку, где иерархия ценностей осталась по-прежнему земной и гуманной: сначала человек, затем семья, потом общество. Он спасся сам, а за ним спаслись другие. Свой путь на предпринимательском поприще он начал по Марксу «в рабочей спецовке»: объединил и капитализировал доходы родного чантийского тейпа, занимавшегося скотоводством и пряжей козьего пуха. Мне же пришлось оплакивать долю оставленной некогда малой родины – костромской деревушки Пилатово. Запоздалым было признание-откровение, выплеснувшееся в печальных стихах:

Великое мое Пилатово —

Деревня в двадцать пять домов.

От поезда с разъезда пятого

Я вновь бежать к тебе готов,

Учуять дух тепла коровьего,

Увидеть за рекою лес

И липы дедушки Зиновьева,

Что держат свод седых небес,

Как дедко Павел, глаз слезящийся,

В углу иконам бьет поклон.

Над образами нимб светящийся,

Но то не нимб, а шлемофон

Танкиста, заживо горевшего.

Прости, Архангел Михаил:

Твой лик на фото сына грешного

Старик в божнице заменил.

Какое вещее деяние

В крестьянской рубленой избе —

Земных, небесных сил слияние

В страданьи, вере и мольбе.

О Русь моя! Тебя оплакивая,

В Москве, сквозь злато куполов

Я зрю великое Пилатово,

Святых и грешных земляков.

Пока вы были смерды, пахари,

Цвела страна моя, но вот

Не стало вас. Россия ахнула

И покачнулся небосвод.

А я, кого лишь ваша силушка,

Уже последняя, поди,

К верхам из грязи в князи вынесла,

Застыл, и боль горит в груди:

В деревне родной липы спилены.

Потомства не от кого ждать.

И кто ж теперь даст снова силы мне?

И мне свои кому отдать?

Нет, что не говорите: водораздел эпох не через фундаментальные катаклизмы все же проходит, а через души людей – обычных, рядовых вершителей и жертв истории. Будем честны и признаем: есть в общих бедах и наша, быть может, невольная вина: колыбельную песню матери мы утопили в идеологических пасторалях. Стало быть, ждут нас, и поделом, на том свете наши покойные родители… с палкой. Такую участь, напророчила, кстати, болгарская прорицательница Ванга создателю пронзительных «Журавлей» – Расулу Гамзатову. Одно утешенье, что побьют нас любящие руки.

Я видел праздник

Гордое мудрование с умствованиями, извлеченными из земной природы, восходят в душе, как туман с призраками слабого света; дайте туману сему упасть в долину смирения, тогда только вы можете увидеть над собой чистое высокое небо.

Святитель Филарет (Дроздов)

Возвращаясь к природе великих общественных катаклизмов, размышляя о их внутренней и внешней сути, я порой думаю, что они в какой-то мере похожи на морские отливы – оставляют после себя одну и ту же картину. То, что было только что на плаву и представлялось величественным и несокрушимым, исчезает, уходит вместе с отхлынувшей от берегов водой. И открывается взору то, что было сокрыто, но прочно укоренено на дне водоёма, в илистой, неприглядной, но такой родной почве. Чаще всего это подводные камни, ещё недавно считавшиеся скверной помехой. Как ни парадоксально, но, «всплывая», именно они в первую очередь принимают на себе всю силу и мощь натиска новой реальности, нередко гибнут, оставив заметный, памятный след на лике и в характере обновленного пейзажа.

Таким вот «подводным камнем», а может быть, и столпом в русле бурной – то мелеющей, то полноводной российской действительности, видятся мне деяния Абубакара Арсамакова.

Его не одурачили ни зазывалы-сирены ушедшего времени, ни декларативные постановления первоначального Правительства новой России и такие же Указы Президента о создании «среднего класса». Он видел, как ввергнув в пучину неконтролируемого базарного действа мало что смыслящих в истинно рыночных отношениях наивных граждан, власти и сотой доли не сделали того, что надо было бы дать людям, решившимся взвалить на себя государственную заботу о процветании экономики.