По обрывистому пути - [171]

Три деревеньки уже прошел Антон: Петухову, да Новоселки, да третья росла, как грибы под горкой, — Скиты — и всего-то пяток домов, говорят — молокане живут, в церковь не ходят, а смирные — муху не убивают, считают за грех. Во у кого клопищам небось житье! Он тебя ест поедом, а ты его не моги ушибить «от греха», как все равно господина!.. А крыши у них исправны — под тесом стоят, не то что хоть в Петуховой, хоть в Новоселках — солома и та вся в дырьях, что дождь, что снег — прямо в избу… И ворота у тех молокан исправные и дворы — ну прямо как белых грибочков семейка уселась, кореньем-то в землю как крепко уперлись! И всюду скворечен наставили и сады развели — разглядывал по дороге Антон. И стога! У тех-то плетни да и жерди и те с голодухи скотина сглодала, а у этих небось и после Егория будет чем накормить буренок да сивок!

Слащево — на горке. Церковь стоит, и тоже сады. И село-то большое, а не сказать, что богаты люди. Тоже щепа да солома на крышах. И свиньи-то жидкие, длинноногие, как собаки. Не то что свинья идет по двору у господ, и сама-то как барыня, хоть карету ей подавай — столько сала…

— Э-те-те! Э-те-те! — весело подзадорил Антон козленка, который прыгал по луже, наскакивая на мать. И засмеялся радостным смехом, как уж давно не смеялся…

Дом Аржаниновой стоял над рекой, в стороне от деревни, в садах. Да не дом, а четыре дома и куча людей. Говорили — школа. Молодые ребята кидались снежками возле тесовых ворот.

— Эй, малый, где вашу барыню разыскать?

— Дарью Кирилловну? А сейчас она выйдет из классов. С учителями совет, у них будет, — ответил парнишка. — Да вот она и сама! Дарь Кирилна! Вас старичок какой-то! — крикнул он без стеснения, чем и подбодрил Антона.

Барыня вышла из широкого, приземистого дома с большими окнами, шубейка внакидку, простоволосая, в валенках, задержалась, разглядывая Антона сквозь очки.

— Здравствуйте, барыня, — сказал тот и скинул шапку.

— Здравствуйте, дедушка. Дарьей Кирилловной меня надо звать, а не барыней, — строго сказала она. — Что вы хотите? Шапку-то, шапку наденьте, не в церкви!

Антон, удивленный, надел шапку.

— Я, Дарья Кирилловна, из Москвы прибрался. Жил во ткачах, а нынче вот видишь чего! — он махнул обрубком руки.

— Как же так получилось? — спросила она с сочувствием.

— В машину — и все! Бывает и хуже: отца моего головой об стенку. Тут и аминь!

Ребята, покинув игру в снежки, тесно сбились вокруг Антона и барыни, любопытно глазели.

— Идите, идите, мальчики, дайте мне с дедушкой поговорить, — спокойно и строго сказала Дарья Кирилловна.

Ребята послушно убежали.

— А зачем вы сюда приехали? — спросила Дарья Кирилловна, разглядывая старика нищего, его свалявшуюся бороденку, лицо в глубоких морщинах, как будто врезанных в кожу, словно бы даже чёрных, и весёлые глаза, такие веселые, будто и не ему оторвало на фабрике руку.

— Да как ведь — зачем приехал! — переминаясь с ноги на ногу, раздумчиво произнес Антон. — Я сам-то гуськовский. Стало быть, старость кончать на родной земле, как от бога ведется, — покорно сказал он. — Христарадничать мочи нет, скучно как! Пробовал! Кормит народ, помереть не дает, а постыло!

— А что я могу вам сделать? — спросила она.

Антон недоуменно пожал плечами.

— И сам-то не знаю! — признался он. — Руку-то мне уж никто приставить не может, а сказали добрые люди, чтоб к барыне Аржаниновой в школу наведался… На пасеку сторожем, что ли, — замялся Антон и усмехнулся, понимая и сам свою беспомощность и бесполезность. — Я мёд люблю, да ведь много, поди-ка, не съем: ведь не ведьмедь, а так, старикашка! — добавил он, вроде как извиняясь и желая обернуть все шуткой.

Уже по дороге Антон понимал, что идет понапрасну, что все равно ему не миновать побираться под окнами по родному уезду. Казалось бы, не ходить в такую даль к барыне Аржаниновой… Ан ноги все шли да шли, дышалось легко, шагалось радостно, бойко, и он шел, ни на что не надеясь, бездумно радуясь жизни, снегу, солнцу, грачам и весенним пушистеньким почкам на встреченной вербе.

— Ну какой же ты сторож, когда без одной руки! — с сочувствием сказала Дарья Кирилловна.

— Собака и вовсе без двух рук, а лает! То и сторож! — с напускной уверенностью возразил он. — Заведу собаку — станем в две глотки брехать!.. Да кто у тебя чего воровать пойдёт в наших краях! Это ведь так, для порядку сторож, не от разбойных, — добавил он задумчиво и серьезно.

Дарья Кирилловна усмехнулась, старик понравился ей хорошей человеческой безунывностью, и правильно ведь сказал: от кого?

— А ты, дед, не пьёшь? Как звать-то тебя? — спросила она, поеживаясь от холодного ветерка.

— Звать-то Антоном. А кто нынче не пьёт-то, барыня Дарья Кирилловна! Кабы не пил народ, то царю хоть в трубу лети! Один и доход, что пьяные песни! Кто пьёт, тот поёт, а трезвы-то плачут! А которые плачут, трудиться не так способны. Во слезах нешто труд! Каков же от них доход?!

— Вот говоришь ты складно. Ты грамотный? — спросила барыня.

— Как же не грамотный! — с хитрецою сказал Актон, поняв, что чем-то он барыне приглянулся. И пояснил: — Нас ведь грамоте смолоду учат: сколько в шею тычков, столь и грамоты в голову… Тем и живем — государя да господа славим!