По направлению к Свану - [7]

Не менее типичен и образ служанки Франсуазы, который проходит через весь роман и сопровождает Марселя, начиная с его детства и кончая теми днями, когда его жизнь клонилась к закату. Образ Франсуазы также является крупным художественным достижением реализма Пруста. Характер ее, несомненно, народный, и Франсуаза связана с народом не только своим происхождением, но прежде всего своим языком, хранящим сокровища истинно народной, сочной, свежей, необычайно точной и конкретной речи, а также многими особенностями своей психологии и представлениями, особенно отчетливо проявившимися в годы бедствия — то есть в пору первой мировой войны, когда она реагировала на происходящее так же, как реагировали и другие женщины из народа, постоянно думавшие о солдатах, жадно ловившие порой самые невероятные слухи о ходе войны, делах на фронте и намерениях и планах кайзера Вильгельма. В Франсуазе живут одновременно и народный рассудок, разумная трезвость суждений, и народные предрассудки, жалостливость, покорность перед происходящим и доходящая до жестокости неприязнь к событиям, явлениям жизни и людям, которые находятся за пределами ее понимания и накопленного опыта. Но вместе с тем Франсуаза — типичная служанка, ценящая и любящая свое ремесло, обладающая особым складом мышления, вытекающим из ее социального положения, собственной этикой, не совпадающей с этическими представлениями господ и людей привилегированных. Она знает свое место и ценит его, чувствуя себя на кухне и в доме, как Наполеон на поле битвы, — и хорошо приготовленный и поданный гостям обед равнозначен для нее выигранному сражению. У нее есть собственная гордость, чувство солидарности с другими слугами, хотя и между ними существует своя иерархия, и Франсуаза среди прочей обслуги считает себя аристократкой, не снисходящей до разговоров с мелкими служанками.

Весьма недоброжелательно и с внутренним осуждением наблюдает она все перипетии трагического романа Марселя с Альбертиной, его душевные терзания. Сама Альбертина не вызывает у нее иного чувства, кроме чувства неуважения, поскольку она живет в доме ее господина на неопределенных правах то ли невесты, то ли содержанки, и с полным холодом и равнодушием узнает весть о ее загадочном смерти — или от несчастного случая, как гласила версия родственников, или, скорее всего, от самоубийства. Несмотря на то что Франсуаза по-своему любила Марселя, чья жизнь после драмы с Альбертиной сломилась на ее глазах, к его душевным мукам она также равнодушна, считая все происшедшее с ним если не божьей карой за грехи Альбертины, то следствием господского неразумия. Зато с сочувствием относилась она к литературным занятиям Марселя, видя в них дело, а не пустое времяпрепровождение и блажь, чем нередко представлялась ей жизнь господ. И несмотря на то что она почти весь свой век провела в семье Марселя и стала как бы ее членом, она сохранила внутреннюю дистанцию по отношению к хозяевам, что, как подчеркивал Пруст, было следствием ее социального самосознания.

Создавая образ Франсуазы, а также других людей из низших классов, в том числе и занимающий довольно большое место в повествовании образ хозяина отеля в Бальбеке, куда выезжал на лечение с бабушкой Марсель, где проходили дни его юности, завязывались знакомства, где он узнал Альбертину и проникся к ней странным чувством дружбы-любви, которого, впрочем, достало на то, чтобы наполнить его жизнь, Пруст не стремился выразить свои демократические симпатии, ибо он ими не обладал. В то время как тема народа, его судеб, роли в истории и общественной борьбе становилась важнейшей для многих французских писателей — Ромена Роллана с его «Драмами революции», Анатоля Франса, создавшего романы «На белом камне» и «Боги жаждут», такого крупного националистически настроенного писателя, как Шарль Пеги, по отношению к этой теме, волновавшей искусство, Пруст проявлял полный индифферентизм.

В сферу его изображения входила жизненная повседневность, такая, какой она открывалась ему, и охватывающая довольно узкий сектор общественного бытия. Он давал как бы анатомический срез с этой повседневности, и Франсуаза, и люди подобные ей были лишь элементами повседневного опыта Марселя, ограниченного областью частного существования богатых слоев буржуазии.

Внутрисемейные отношения и психология болезненного, нуждающегося в ласке подростка, как и сословная психология и общественные представления семейства Марселя — умеренно консервативного, верившего в отстоявшиеся максимы буржуазной морали, написаны Прустом в традициях семейных романов конца века. Но, в отличие от других французских писателей, для которых буржуазная семья, по выражению Мориака, нередко была «клубком змей», что подтверждали и романы Роже Мартен дю Гара и Жюля Ренара, у Пруста семья изображена как своего рода островок патриархальности, доброты и взаимной благорасположенности. Особенно значителен в романа образ бабушки, оказавшей огромное нравственное влияние на Марселя и всеми силами своей незаурядной личности и богатой души стремившейся оберечь его от возможных невзгод жизни. В романе Пруста, написанном в тональности трагической иронии, женские образы семейства Марселя исполнены высокого значения: в них автор сосредоточил представления об истинной человечности и бескорыстии в отношениях друг с другом, нигде и никогда не встречавшихся Марселю в его безнадежных странствиях в обществе, которое Пруст заклеймил как Содом и Гоморру. Но для Пруста-реалиста было очевидно, что старосветская патриархальность семейства Марселя есть нечто уходящее, уже не отвечающее обычаям и нравам, внедрявшимся в житейскую повседневность.