По направлению к психологии бытия - [9]

В целом, это та задача, от решения которой отказалась американская психология. Разного рода «бихевиоризмы» не дают возможности сформулировать такое определение, по крайней мере, таким образом, чтобы его можно было воспринимать всерьез (что представляет собой человек в системе "стимул — реакция", с/р-человек? И кого можно считать таким человеком?). Картина человека, созданная Фрейдом, была явно непригодной, потому что за ее рамками остались устремления человека, его достойные осуществления надежды, его богоподобные качества. Тот факт, что Фрейд оставил нам наиболее полные систему психопатологии и теорию психотерапии, здесь ничего не дает нам, в чем убеждаются современные специалисты по психологии эго.

Некоторые приверженцы экзистенциальной философии делают слишком большой упор на «самосозидании». Сартр и другие говорят о Я, как о «проекте», который полностью создается в процессе постоянного (и произвольного) принятия решений, осуществляемого самой личностью, таким образом, как если бы личность могла стать всем, чем она захотела бы стать. Конечно же, такая крайняя точка зрения почти неизбежно содержит преувеличение, которое прямо противоречит фактам генетики и конституциональной психологии. Если уж на то пошло, это просто глупо.

С другой стороны, сторонники Фрейда и Роджерса, терапевты-экзистенциалисты и специалисты по психологии развития личности все больше говорят об открытии себя и о демаскирующей терапии. При этом они, пожалуй, недооценивают такие факторы, как воля, решимость и все те способы, которыми мы действительно создаем сами себя посредством принятия осознанных решений.

(Конечно, мы не должны забывать, что обе эти группы можно обвинить в чрезмерном увлечении психологией и недостатке внимания к социологии. То есть, в созданной ими системе не нашлось достаточно места для могучего воздействия автономных детерминант общества и окружающей среды, таких факторов, действующих извне на индивида, как бедность, эксплуатация, национализм, война и структура общества. Разумеется, ни одному здравомыслящему психологу не придет в голову отрицать тот факт, что личность в определенной степени беспомощна перед этими силами. Но, в конце концов, его главная профессиональная обязанность — это изучение индивида, а не вне-психических социальных детерминант. Психологам, в свою очередь, кажется, что социологи ставят слишком сильный акцент на общественных силах и забывают о самостоятельности личности, воли, ответственности и т. д. Поэтому разумнее будет различать эти две группы как специалистов, а не как невежд или глупцов.)

В любом случае, похоже на то, что мы и «открываем», и «демаскируем» себя, а также решаем, кем нам быть. Этот конфликт точек зрения представляет собой проблему, которая может быть решена эмпирическим путем.

Мы все время обходим стороной не только проблему ответственности и воли, но и связанные с ней проблемы силы и мужества. Недавно психологи, занимающиеся психоанализом эго, осознали существование этой великой переменной человеческого бытия и с тех пор посвящают много внимания "силе эго". А для бихевиористов эта проблема по-прежнему остается "белым пятном".

Американские психологи услышали призыв Олпорта к разработке идеографической психологии, но совершили в этой области немного. То же самое можно сказать и о клинических психологах. Сейчас нас начали подталкивать в этом направлении уже феноменологи и экзистенциалисты, и противостоять этому дополнительному давлению будет очень трудно. Более того, я даже думаю, что ему теоретически невозможно противостоять. Если изучение уникальности индивида не умещается в рамках наших представлений о науке, то тем хуже для такой концепции науки. Значит, ей тоже придется пережить возрождение.

В американской психологической мысли феноменология имеет свою историю (см.: 87), но я думаю, что в целом она переживает упадок. Европейские феноменологи, с их до боли тщательно собранными доказательствами, могут кое-чему научить нас, напоминая о том, что лучший способ понять другое человеческое существо, — по крайней мере, в некоторых случаях пригодный способ, — это проникновение в его мировоззрение и умение увидеть его мир его же глазами. Разумеется, такой вывод с трудом воспринимается с точки зрения любой позитивистской философии науки.

Ударение, которое экзистенциалисты делают на предельном одиночестве и единственности индивида, является не только полезным напоминанием нам, чтобы мы занимались дальнейшей разработкой концепций принятия решений, ответственности, выбора, самосозидания, самостоятельности, самобытности и т. п. Это также придает остроту проблеме связи между людьми в их единственности, понимания посредством интуиции и сопереживания, любви и альтруизма, отождествления себя с другими и гомономии в целом. Мы принимаем все это как должное. Но разумнее было бы рассматривать это как чудо, которое ждет своего объяснения.

Мне кажется, что еще одну идею, которой экзистенциалисты уделяют особое внимание, можно сформулировать очень просто. Это глубинное измерение бытия (или, пожалуй, "трагический смысл бытия"), противопоставляемого мелкому и легковесному существованию, которое представляет собой нечто вроде «редуцированного» бытия, формы защиты от предельных проблем существования. Это не просто литературная концепция. Она имеет реальное практическое значение, например, в психотерапии. Я (да и другие) начинаю все больше верить в то, что трагедия иногда может оказать терапевтическое воздействие и что терапия зачастую приносит наилучшие результаты, когда людей «загоняют» в нее через боль. Это происходит, когда существование, лишенное глубинного измерения, не дает ответа на поставленные вопросы: тогда приходится обращаться к фундаментальным принципам. Психология, которая не ведает глубинного измерения, также не приносит желаемых результатов, что очень четко демонстрируют экзистенциалисты.