По моей могиле кто-то ходил - [29]

– Это – именно он, – сказал комиссар. – Господа, пусть только внутри не окажется охранников.

Он дал команду пристать и выскочил на захламленный берег. Дождь поливал спорящих о чем-то двух полицейских в форме и молодую блондинку.

– Предупредите портовых пожарных! – приказал комиссар. – Немедля ни минуты нужно вытащить этот фургон...

Полицейские на мгновение осветили электрическими фонариками старый бункер.

– Нет ни малейшего сомнения, – сказал комиссар, – мы можем быть уверены, что речь идет о побеге.

– Должно быть, беглец уже далеко, – вздохнул один из инспекторов.

– Да, – согласился комиссар. – Мне кажется, побег был серьезно подготовлен.

И он грустно взглянул на затопленный автомобиль. Зрелище было зловещим. Марику сотрясали конвульсивные рыдания.

* * *

– А когда она выучила немецкий язык, что еще вы там вдвоем варганили в этой чертовой комнате с окном, выходящим в парк? – крикнул Франк, встряхивая Гесслера за лацканы пиджака.

Взяв его за запястье, адвокат резким движением высвободился.

– Я продолжал говорить ей о любви, а она рассказывала мне о вас, – признался он, – но вы никогда не поверите нам... Хотя, может быть, чему-то и поверите, если вам нужно будет поверить! Сейчас вашей тюрьмой стало сомнение, и никто больше ничего не может сделать для вас. Пока вы любите Лизу, это мучение никогда не кончится, оно будет сверлить вас, как бормашина.

– Заткнись! – крикнул Франк, бросившись на него.

Он схватил Гесслера за горло, не обращая внимания на крики Лизы и попытки Паоло разнять их. Когда он отпустил его, адвокат был пунцового цвета и задыхался. И все же немцу удалось улыбнуться.

– Как этой женщине удалось сделать из меня преступника? Своим телом или своей душой? И что было бы предпочтительнее для вас: что я занимался с ней любовью или что я учил ее немецкому языку? – задыхаясь, выговорил адвокат. – Подумайте хорошенько, потому что проблема заключается именно в этом, именно в этом лежит великая тайна!

Его лицо приняло нормальный цвет. Погладив себя по шее – он еще чувствовал боль – Гесслер с ненавистью смерил Франка взглядом и продолжал:

– Да, милейший, я люблю Лизу. Все, что я сделал, я сделал ради нее. Однажды днем, вы припоминаете, Лиза, мы прогуливались с вами по берегу Ауссен-Альстера. Дело было зимой, и все здания в Гамбурге были как из мрамора. Озеро уже замерзало, в его лед вмерзла барка. Вы сказали мне: "Я похожа на нее – я раздавлена отсутствием Франка. Если он вскорости не выйдет из тюрьмы, я потеряю все человеческое". Не так ли, Лиза? Это – ваши собственные слова.

Она закрыла глаза рукой.

– Мы гуляли там около часа, – продолжила Лиза. – Я как сейчас вижу белые от изморози лужайки, пустые скамейки...

Тоскливое состояние любовницы угнетало Франка.

– Боже мой, Лиза, – сказал он, – мне кажется, что я начинаю понимать. Ты больше не была влюблена в меня, ты была влюблена в мое отсутствие. Влюблена в свою тоску, в свое одиночество. Влюблена в Гамбург и, может быть, в конце концов, влюблена в Гесслера.

– Ты все разрушаешь собственными руками, Франк, – ответила она.

– Вы вместе гуляли... на берегу озера... зимой!

Снаружи до них донесся шум полицейских сирен, рев моторов, свистки. Подбежав к стеклянной двери, Фредди рискнул выглянуть на улицу.

– Если бы ты видел всю эту суматоху! – вырвалось у него. – От военной формы в глазах темно. Как в мае сорокового!

Паоло скорчил свою знаменитую гримасу.

– Признайтесь, что было бы глупо попасться за несколько минут до прихода корабля.

С яростным видом, как обвинитель, он ткнул указательным пальцем во Франка:

– Мы сидим на бочке с порохом, а ты тут выпендриваешься с Лизой. Надеюсь, что завтра, когда ты уже будешь в Дании, то, наконец, усвоишь, что ты свободен, а жизнь прекрасна!

Лиза почувствовала надежду, заключенную в этих словах, поэтому она бросилась к Франку, пытаясь защитить его, неизвестно от какой напасти.

– Он прав, Франк, ты сам увидишь...

Франк на мгновение прижал ее к своей груди.

– Все правильно, – согласился он, – Дания... Ты мне поможешь?

– Я помогу тебе, – с жаром пообещала Лиза.

– Ты думаешь, мне когда-нибудь удастся забыть эти пять лет?

– Да, Франк.

– Я говорю не о своих пяти годах, – поправил беглец, приподнимая подбородок Лизы, – а о твоих.

– Я знаю.

– Когда-нибудь я снова начну верить тебе?

Она покачала головой.

– В глубине души ты уже веришь мне, Франк!

– Ты скажешь мне: "Я никогда не спала с Гесслером", и это прозвучит так очевидно, да?

– Я никогда не спала с Гесслером, Франк!

– И ты не испытываешь никаких чувств к нему?

Она медленно, с опаской посмотрела на адвоката. Выпрямившись на стуле, сложив руки на коленях, Гесслер, казалось, ничего не слышал.

– Ничего, Франк, только глубокую признательность!

– Это также, – сказал он, – нужно будет забыть. Ну, это совсем просто.

– Я забуду!

– А немецкий? – внезапно спросил он.

– Что немецкий?

– Ты и язык забудешь?

– Как будто никогда и не знала его, любимый.

– Ты мне клянешься?

– Клянусь тебе!

– Ты больше никогда не вспомнишь об Ауссан-Альстере, покрытом льдом?

– Никогда, – пообещала она.

Лиза как будто перешла в другое измерение. Все вернулось на круги своя, их окружал совершенно благостный мир. Несмотря на внешнюю опасность, они ощущали полнейшую безмятежность.