По метеоусловиям Таймыра - [39]

– Не помешаю? – с вызовом спросил Солонецкий.

– Честно? – вскинул глаза Ладов. – Честно, помешаешь…

– Извини, Александр Иванович, но сегодня мне необходимо поработать на своём месте, – сказал Солонецкий, решительно снимая пальто. – Я прошу вас перейти в кабинет главного инженера.

Он повесил пальто в шкаф, причесался возле зеркала и только тогда посмотрел на Ладова.

Тот неторопливо собирал в портфель бумаги. Костюков помогал ему. Потом они молча вышли в приёмную. Солонецкий слышал, как они подёргали закрытую дверь кабинета главного инженера и Костюков пошёл на вахту за ключом.

Солонецкий ждал.

Через минуту раздался телефонный звонок, и старческим дрожащим голосом, заикаясь, вахтёр стал путано объяснять, что «товарищ проверяющий просит выдать ключ от кабинета главного инженера…».

– Не разрешаю, – перебил он. – Не разрешаю никому, никаким проверяющим, придёт Геннадий Макарович, лично ему и отдадите ключ.

Он опустился в кресло, достал сигареты, которые на всякий случай, хотя давно уже не курил, держал в столе.

В этот момент вошёл Ладов.

– Прикажи вахтёру принести ключ, – приказным тоном произнёс он.

– Видите ли, Александр Иванович, – медленно начал Солонецкий. – Я не могу приказать выдать ключ постороннему. Придёт главный инженер, он откроет… Или идите к Илье Герасимовичу…

– Ты же знаешь, он в кабинете не один…

Ладов помолчал, глядя на Солонецкого, и вдруг расхохотался. Потому что решил наконец задачу, мучавшую его эти дни: он напишет в докладной всё как есть, без всякого снисхождения к бывшему другу.

Солонецкий с удивлением смотрел на него.

– Ну что ж, подождём хозяина кабинета, – отсмеявшись, весело сказал Ладов и, улыбаясь, вышел.

Солонецкий погасиил сигарету. Раскрыл папку с бумагами на подпись. Сводки, сметы, планы, графики, заявления.

Он читал, подписывал, откладывал в сторону, не особо вдумываясь, как всегда надеясь на специалистов, подготовивших эти документы, и чего-то ожидая.

Оторвал его от этого занятия голос секретарши.

– К вам Геннадий Макарович.

– Пусть войдёт.

Кузьмин плотно прикрыл за собой дверь, остановился у торца длинного стола.

– Как спалось, Геннадий Макарович? – опередил его Солонецкий. – Мне дурно, честное слово. – Он откинулся на спинку кресла. – Нелепый сон, настоящий детектив… Хотя я и люблю их читать, но одно дело, когда кого-то убивают, к тому же в книжках, другое, когда тебя. Пусть во сне, всё равно плохо.

– Я по делу, – перебил Кузьмин.

– А вы не торопитесь, Геннадий Макарович. Это ведь вы убивали меня во сне… И сами не знали, зачем. Вроде из-за какого-то портфеля.

– Боитесь, что подсижу? – Кузьмин усмехнулся.

– Вы уверены, что я дорожу этим креслом? – Солонецкий вышел из-за стола. – Ну а если вы знаете больше меня, разбираетесь лучше, объясните, что это за сплетни, слухи, анонимка или что там ещё… Растолкуйте своему, отставшему от жизни, начальнику, увидьте во мне не только начальника, но и человека, с нервами, сердцем…

Кузьмин побледнел.

– Если бы вы действительно хотели разобраться… Только не в сплетнях, я ими не интересуюсь, а в делах, – после паузы произнёс он.

– Вот как? – Солонецкий молча достал из стола красную папку. – Забирайте. И поступайте, как знаете. – Отвернулся, давая понять, что разговор окончен.

Кузьмин помедлил, потом взял папку и молча вышел.

Подрагивающими пальцами Солонецкий выловил таблетку нитроглицерина, бросил её под язык. Прошёл в комнатку для отдыха. Лёг на диван, распустил узел галстука.

Через несколько минут боль, сжавшая грудь, стала слабее.

Он достал сигарету, помял в пальцах и положил обратно в пачку. Вернулся в кабинет.

Зима, думал он, глядя на неторопливо падающий снег. Вот и начинается долгая-долгая зима. Четырнадцатая его зима в Заполярье. Годика не хватает, чтобы льготная пенсия вышла…

Надо же, о пенсии уже думает…

Всё равно работать будет, пока силы есть.

Только хватило бы этих сил надолго…

Но, похоже, кое-кто готов отправить его на пенсию уже сейчас… Не надо только ждать, пока его пригласят в главк и сообщат о новом назначении – в сторону или вниз, а надо самому опередить события, сослаться на здоровье, выбрать стройку потеплее и полегче.

Бежать?..

Спрятаться?..

А кто сказал, что рисковать жизнью правильнее? Ведь при его сердце каждое волнение может стать последним. И что значат все эти условности в сравнении с жизнью…

Но что-то мешало ему согласиться с этими доводами. Что-то, не зависящее от его служебного положения, от его отношения к условностям. Заложенное в нём – человеке по фамилии Солонецкий. Не в начальнике строительства, а в простом смертном…

И понимая, какие переживания ждут впереди (выдержит ли их сердце?), один Солонецкий, которого он любил и уважал больше, отмахнулся от другого, трезвомыслящего.

Он оделся.

В приёмной, пристроившись на уголке стола секретарши, Кузьмин что-то писал. Солонецкий постоял рядом, потом не терпящим возражения голосом сказал:

– Идите в мой кабинет, Геннадий Макарович, что вы здесь бедным родственником… Я в котлован. – И уже выходя, спросил: – Где, кстати, Костюков? Ему бы тоже полезно в котловане развеяться.

– Илья Герасимович в моём кабинете с Ладовым.