По любви - [63]

Черёмухин передернул плечами.

– Ей бы развернуться и уйти. А она, понимаешь, осталась. Она в этом алкаше узнала меня. Повыбрасывала весь мусор из квартиры, полы вымыла. С помощью местных мужиков посадила в свою машину и повезла к себе. Пока тащили меня к машине, мужики ей про меня рассказывали, что, мол, человек я хороший, только не повезло в жизни, вот и сорвался. В общем, очнулся я в бане. Голый. Она хлестала меня по всем местам жгучим веником, а я только и понимал, что это баня и что меня хлещут. Потом она оттащила меня в постель. И я спал. Сколько – не помню. Но когда проснулся, передо мной на столике стояли графин водки и рюмка. Я, как тяжелоатлет перед штангой, «попытался взять вес» – поднять рюмку с водкой и опохмелиться, но внутри меня что-то ворочалось, сопротивляясь. Я так и не смог. Вошла она – Надя. «Проснулся? – спрашивает. – Ну, милый мой дружочек, Васенька, первый день – самый трудный будет у нас. А потом потекут твои денёчки своим чередом, как им и положено, только наберись терпения». В общем, вытащила меня своими средствами из запоя. И стала женой. Вот и вся история.

– Да-а-а… – протянул Свирин, – есть женщины в русских селеньях… Это ж надо, в алкаше человека разглядела и собой же пожертвовала ради него… Не понимаю…

– Вот и я поначалу тоже не понимал. Пока к сердцу своему не прислушался. А оно как-то по-другому вдруг зажило. Потянулось к Надежде. И не думал я ни о чём, даже когда в загсе расписывались. Она настояла – условие поставила, чтобы не жить мне у неё приживалой, а быть настоящим мужем. Я согласился на это и теперь не жалею. Всё у нас сложилось в семью потом как-то само собой. Нашлась работа. В общем, всё изменилось у меня в жизни. Никогда не попрекнёт меня Надя лишний раз, не прилипнет с расспросами. Только попросит о чём-нибудь когда, если мужская рука потребуется. Таких, как она, мало на свете, но женщины такие есть. И они прекрасны…

– Ну да… «А кони всё скачут и скачут. А избы горят и горят»… А в чём же секрет такой красоты? – спросил Свирин, пытаясь понять до конца своего собеседника.

Черёмухин загадочно улыбался.

– А, пожалуй, секрет в капусте. В обычной капусте или лепестках роз. Как вам больше нравится.

– Растолкуйте. Больно аллегорично рассуждаете…

– А толкую я это так. Вот женщина. Ты живёшь с ней каждый день – она каждый день живёт с тобой. У них, у женщин, свои секреты. Я в них не очень разбираюсь. У вас появляются дети. Потом внуки.

– Ну, и что? Что дальше-то?

– Ну и всё. Дальше – всё.

– Непонятно. По-вашему – могильный крест после долгой семейной жизни есть вершина существования, апофеоз человеческого счастья?

– Скорее, закономерный итог, необходимый итог. Черта, за которой что-то уже другое, непонятное. Но тихое, лёгкое неизвестное это приходит к вам и селится в уголке вашего сердца ещё в этой жизни. И человек ничего с собой не возьмёт за ту черту, кроме этого неизвестного.

– Душу, что ли, возьмёт?

– Не знаю. Не знаю. Душа – другое немножко. Мне кажется, это какой-то груз, который душа понесёт дальше. У кого-то он есть. А кто-то его ещё в этой жизни порастерял. Важно, что он был у каждого – этот «груз».

– Ну, теперь я вас понял, – рассмеялся Свирин, – говорили-говорили, а всё равно пришли к одному. Знаю я про ваш «груз». Догадался теперь. Вы про любовь сейчас говорили. Это любовь в вас сидит. И вы её чувствуете. А вот мне до этого ещё долго – глух. Глух и каюсь. Ну и любите на здоровье! Будет у вас чему другим поучиться.

Гроза совсем утихла. Маленький моросящий дождичек ещё сыпал на старый шифер телятника, но за леском уже выглядывало из-за туч жаркое июньское солнце, и с берега на берег через речку замостилась волшебной дугой радуга.

– А про капусту с лепестками роз – это вы с какого боку сказали? Для образа какого, что ли? – Свирин высунулся наружу, затоптался, хотел уже выходить.

– Да тут всё просто. Это я по вашему примеру в таких образах представил себе женщину. Для меня она вначале – прекрасная благоухающая роза. Отнимаешь от бутона лепесток – прикладываешь к сердцу. И таешь. И счастлив. А капустой я свою Надежду называл, когда она у меня сыном беременная ходила. Живот на девятом месяце у неё был как добрый кочан. Шутила всегда: «В капусте нашли нашего Лёшку. Вон какой богатырь». И скажу вам по секрету, мой дорогой спутник, в этой капусте ещё столько всего тайного и прекрасного одновременно, что только не ленись – листы отрывай да жуй. На сто человеческих жизней хватит этого запасу женской красоты – только умей любить по-настоящему.

Свирин, кажется, всё понял. Потому что вдруг загрустил. И задумался о чём-то своём с лицом глупенького неудачника.

– Ну ладно, дождь кончился. Пойдём, что ли? – прокряхтел он, поднимая рюкзак и засовывая руки в лямки.

– Пойдём, пожалуй. Я вижу, что чем-то вас расстроил… – Черёмухин двинулся за Свириным по сырой, раскисшей от дождя улице.

– Нет-нет. Это я так. О своём…

Они прошли перелесок с осыпанными влагой и капающими елями, поднялись скользкой тропинкой по оврагу на поле. Широко над рекой раскинулась радуга. Черёмухин любовался ею, а Свирин глядел под ноги в задумчивости. На взгорке они остановились. Тропинка вела вниз и рогатиной разбегалась на две стороны в разные концы деревни.