По локоть в крови. Красный Крест Красной Армии - [78]

Наступила осень, шли дожди. Санчасть полка часто меняла место расположения. Очень трудны были переходы по бездорожью. Имеющиеся пять-шесть лошадей были нагружены палатками, носилками, перевязочным материалом, часто увязали в грязи, и ездовые, крича и ругаясь, помогали им выбираться. Мы, держа мокрые полы шинелей в руках, с трудом шли по разбитым дорогам. Хорошо, когда в лесу делали настил и можно было пройти по твердой дороге. Но при этом движение могло быть только односторонним, из-за чего часто появлялись пробки и перемещались мы с большими задержками. На новом месте, если дивизия не была в обороне или не вставали на временный отдых для пополнения, мы, как правило, ночевали в палатках, побросав на землю елочные лапы и покрыв их плащ-палаткой. Кормили нас сытно и обильно, чаще всего готовили пшенный суп или суп с галушками, каши с консервами. Дополнительно командному составу ежедневно выдавались консервированные крабы, печенье, сливочное масло, позже появилась американская колбаса в банках, яичный порошок. После голодного военного года в институте я стала поправляться на хорошем питании, к тому же находилась всегда на свежем воздухе. Однако преодолеть страх перед бомбежками и артобстрелами так никогда и не смогла — все время казалось, что каждый снаряд летит прямо на меня. Чувство страха у меня всегда соединялось с острым чувством голода. Санитар Вася Шишкин заметил это и каждый раз при появлении немецких самолетов, падая на меня сверху и закрывая полами своей шинели, совал мне в руку сухарик.

Стояли в Смоленских лесах, обосновались, вырыли землянки, поставили печки, вместо дверей приспособили плащ-палатки. При входе в землянку всегда образовывалась небольшая яма с водой, отчего было сыро, несмотря на печку. С моим маленьким ростом я могла ходить по землянке не сгибаясь, как это делали другие.

Не болели. Простудных заболеваний практически не было, удивительно мало было больных бойцов. Я боялась за свои суставы — с четвертого класса страдала полиартритом с частыми обострениями, иногда по месяцу не могла ходить в школу или ходила с палкой. Однако в боевой обстановке суставы меня не беспокоили, не было и ангин, которыми я часто болела в институте.

Была поздняя осень. Командиром полка был уже не Устименко, которого как будто перевели в штаб корпуса. Новый комполка был высокого роста, лет пятидесяти, с выпуклыми бесцветными глазами. Однажды — мы уже легли спать — в землянку вбежал адъютант командира полка, весь перетянутый ремнями и обвешанный сумками и планшетами, чуть не наступил на лежащего около печки санитара и громким командным голосом заявил, что младшего врача полка Шаблыкину, то есть меня, требует к себе командир полка. Я в недоумении уставилась на врачей. На реплику старшего врача, что, мол, если комполка заболел, то он сейчас придет и посмотрит его, — адъютант ответил: «Нет, нужен младший врач». Со мной пошел санитар Демидов, парень из Вологды, он не раз говорил: «Кончится война — женюсь, жену возьму толстую-толстую». — «Почему же, Демидов, толстую?» — «Она теплая». Он часто страдал от холода.

До КП полка дорога шла лесом, было тепло, моросил мелкий осенний дождь… Вошла в землянку, доложила по форме. Комполка был без ремня, с расстегнутым воротом гимнастерки. Подошел ко мне, взял меня за подбородок и сказал: «Ну, к чему такие официальности, раздевайтесь, попьем чайку». Я ответила: «И из-за этого вы меня вызвали?» — повернулась и вышла. Шла обратно и тихо плакала, Демидов меня успокаивал. Когда я пришла к себе в санчасть, врачи как по команде поднялись и уставились на меня. Я, ничего не объясняя, легла и притворилась спящей, хотя всю ночь не спала, жалела себя, думала, как легко здесь могут обидеть девушку, как тяжело женщинам приходится на фронте…

В дальнейшем ни один из командиров штаба полка меня своим вниманием больше не утруждал, однако старший врач полка искал причину, чтобы остаться со мной наедине. Однажды он спросил меня: «Что вы больше всего любите?» Не помню, что я ему ответила, он же сказал, что больше всего любит ласку. Он был женат, жена — врач-гинеколог, работала в одном из небольших городков на Волге, писала ему письма редко, но обстоятельно: писала о работе, о своих переживаниях за больных, о двухлетней дочке, которая была очень похожа на отца. Письма были деловые, никаких намеков на теплые нежные чувства, обычно он читал их вслух всем врачам, да и другие товарищи, в том числе и я, часто знакомили других со своими письмами. Конечно, почту ждали все с большим нетерпением. Очень редко приходили из тыла посылки. Старшему врачу пришла посылка от женщины-врача, которая, по-видимому, ему симпатизировала. В посылке были две бутылки хорошего вина, на горлышках бутылок красные ленточки, а также шоколадки, домашнее печенье, мыло и зубная паста. По тем трудным временам это была роскошная посылка — мы устроили настоящий праздник, весь шоколад съела я. Приходили посылки из Москвы от шефов полка — дивизия была московская, ополченческая. В этих посылках, как правило, были кисеты, мыло, одеколон, носки. В основном они шли в батальоны бойцам и вызывали большую радость, особенно если в кисетах находили фотокарточки девушек.