По ком звонит колокол - [68]

? Но разве не дал Господь эту землю сынам человеческим[847]? Он дал им землю для орудий их, которые делаются из земли, и дал им землю для могил их и погребений, чтобы они возвратились в землю [848] и смешались с землей, но не для того, чтобы они обладали ей: не имеем здесь града постоянного[849], более того, хижины постоянной, и еще того более ни человека, ни тела постоянного. Что бы ни подвигло Святого Иеронима назвать странствия народа Израильского в пустыне домами [850]: Но слово (а слово здесь Nasang) означает только странствование, только скитание. Даже Израиль Божий не имел домов; но только скитания и странствия в этом мире. Такой мерой Иаков мерил жизнь свою перед Фараоном: дни лет странствования моего[851]. И хотя Апостол не сказал бы morimur, то есть, доколе мы в теле, мы мертвецы, но он сказал: Peregrinamur, то есть, доколе мы в теле, мы странники[852] и мы не у Господа[853]; но вполне мог бы он сказать и: мертвецы, поскольку весь этот мир не что иное, как вселенское кладбище, одна общая могила, и вся жизнь и все движение, которыми наделены здесь величайшие из людей, суть сотрясание тел, погребенных в могиле, как бы от землетрясения. То, что мы именуем жизнью, есть всего лишь Hebdomada mortium, Неделя смертей, семь дней, семь времен нашей жизни, проведенной в умирании, семижды пройденная смерть; и затем конец. Наше рождение умирает в детстве, наше детство умирает в юности, юность со всем прочим умирает в старости, старость в свой черед умирает и подводит конец всему. И не то чтобы они, юность наша из детства или старость из юности, возникали друг из друга, как Феникс из пепла другого Феникса, который только что умер, нет: но как оса или гадюка из отбросов, или как Змея из навоза. Наша юность хуже, чем наше детство, и наша старость хуже, чем юность. Наша юность жаждет и алчет, и после того пускается грешить, чего детство наше еще не ведало. А старость наша кручинится и злится, потому что уже не в силах греховодничать, как умела юность. И сверх того, сколько еще смертей, то есть смертельных напастей сопровождает каждый возраст и каждое время жизни! так что и самая смерть показалась бы облегчением для того, кто их терпит. Потому-то и пожелал Иов, чтобы Господь не давал ему исхода из его первой смерти, из утробы. И зачем Ты вывел меня из чрева? Пусть бы я умер там, когда еще ничей глаз не видел меня! Пусть бы я был как небывший[854]. И не только нетерпеливый народ Израильский в своем ропоте (О, если бы умерли мы от руки Господней в земле Египетской[855]!), но и сам Пророк Илия, когда он бежал от Иезавели, спасая жизнь свою, под можжевеловым кустом, как повествует Писание, просил смерти себе и говорил: Довольно уже, Господи, возьми душу мою[856]. Так и Иона не отступал от своего нетерпения, больше того, от своего гнева перед Самим Богом: И ныне, Господи, заклинаю Тебя, возьми душу мою от меня, ибо лучше мне умереть, нежели жить. И когда Бог спросил его: Неужели так сильно огорчился ты за это? он сказал: Очень огорчился, даже до смерти[857]. Насколько же горшую смерть, чем сама смерть, представляет собой эта жизнь, которую так часто такие славные люди готовы были променять на смерть! Но даже если случай мой таков, как у Апостола Павла, если quotidie morior[858], умерщвляют меня каждый день, то есть нечто тяжелее, чем смерть, выпадает мне каждый день; Если даже, как было с Давидом, tota die mortiftcamur[859], умерщвляют нас весь день напролет, то есть не только всякий день, но всякий час на дню мне выпадает нечто более тяжкое, чем смерть, пусть по справедливости можно сказать обо мне: Conceptus in peccatis, в беззакониях зачат есмь и во гресех роди мя мати моя[860] (и, стало быть, я умираю одной смертью), пусть справедливо будет сказать обо мне и больше (Natus fllius irae[861]), что я по природе не только чадо греха, но и чадо гнева, гнева Божия за совершенный грех, что представляет собой смерть еще худшую; И при всем том, Domini Domini sunt exitus mortis, у Господа Бога исходы смертные: и я, после Иова, Иосифа, и Иеремии, и Даниила не могу сомневаться в избавлении. И пускай никакое иное избавление не приведет меня ближе к Его славе и к моему благу, но у Него ключи смерти[862] и Он может открыть передо мной эту дверь, то есть избавить меня от многообразных смертей мира, omni die и tola die, от смерти ежедневной и смерти ежечасной, через эту единственную смерть, через последнее разлучение души и тела, конец всему. Но вправду ли это конец всему? Вправду ли разлучение души и тела есть последняя смерть, которую предстоит терпеть телу? (ибо о духовной смерти мы теперь говорить не будем). Нет, не так Пускай это extius a morte, но это вновь introitus in mortem; Пускай это исход из многообразных смертей мира, но это вход в смерть истления и разложения и поедания червями и рассыпания в прах, и рассеяния праха, в могиле и из нее; это смерть, которой каждому умершему предстоит умирать вновь. Только Христу, Ему единому не пришлось умереть этой смертью, не увидеть тления: что же обеспечило Ему эту необычайную возможность? Не