есть
прообраз Общества: Он един, но в Нем — три Лика; разве все проявления Его не свидетельствуют о любви к
Обществу и
общине. В Небесах есть
Ангельские Легионы и
Сонмы мучеников — в
Доме Том много обителей[153]; на земле же — семьи и
города, церкви и
коллегии: все они существуют как
множества; и как одно не стоит без другого, так Небеса и Небо сольются:
Церковь Воинствующая, что жива
Святыми своими, станет единой общиной с
Церковью Торжествующей; так
Христос, пребывая на
Земле, не был вне
прихода Своего, а пребывая во плоти человеческой, не был вне Своего
Храма. И
Бог, озирающий все, что Он создал хорошо весьма
[154], был близок к тому, чтобы обнаружить
изъян в Творении, когда увидел, что не хорошо быть человеку
одному — и
сотворил ему помощника[155]; такого помощника, что перестал Человек быть один, и увеличилось
число его: он получил жену от плоти своей
[156], и пребывал в
обществе ее. Ангелы же, которые сотворены так, что не умножают и не преумножают род свой, изначально были созданы изобильны числом; то же верно и в отношении звезд; однако все создания, принадлежащие миру дольнему, получили в благословение слова:
плодитесь и размножайтесь[157]; ибо, полагаю, нет нужды говорить, что птицы
Феникс[158] не существует в мире сем
[159]: нет ничего, что существовало бы само по себе, только в своей единичности. Человек, верный
Природе, далек от того, чтобы думать, будто есть в мире что-то, существующее как
единичное, — было бы неразумием полагать, будто сам этот мир —
единственный: каждая
планета, каждая звезда — иной
мир, подобный сему; разум склоняется к тому, чтобы представить себе не только все
множество многоразличных созданий в этом мире, но и
множество миров; так что питающие отвращение к
одиночеству не одиноки, ибо и
Бог, и
Природа, и
Разум сообща восстают против этого. Ныне человек может прельститься и принести
чуме обеты одиночества, ошибочно приняв
заразу за
религию, — он удаляется от мира, затворяется от людей, никому не делает блага, не общается ни с одной живою душою.
Бог оставил нам
два Завета, два
Распоряжения; но разве сказано в них, что путь к святости пролегает через одиночество и воздержание от какого бы то ни было доброго деяния в этом мире? Это не от Бога, это —
приписка к Его
Распоряжению, сделанная чужой рукой
[160], это не
часть Его Заветов, но
вписанное между строк кем-то другим. Лишь
больной ум мог измыслить такое: ведь больного оставляют в
одиночестве лишь тогда, когда болезнь его крайне заразна, — ложе его
подобно могиле — нет —
хуже могилы, ибо хотя и здесь, и там я равно одинок, в моей постели я это
знаю и
чувствую, а
в могиле — не буду; знаю и то, что, покуда лежу на одре болезни, душа моя пребывает в теле, пораженном заразой, в могиле же — освободится.
О Боже мой, Боже, разве оскорбило Сына восклицание Марфы, когда в ответ на слова Его: Брат твой, Лазарь, воскреснет[161], она, сильно скорбевшая об умершем, стала причитать: Знаю, что воскреснет в воскресение, в последний день[162]? Не ставь же мне в вину, Господи, что вопию к Тебе: ибо Ты благословил и избрал народ Свой, положив ему жить отдельно и между народами не числиться[163] (ибо назначено ему над ними возобладать) и дал народу избранному жить безопасно[164] и не ведать нашествий врагов, что приходят, как саранча, — но ведь и иное сказано Тобой — умолчу ли об этом: Двоим лучше, нежели одному; горе одному, когда упадет, а другого нет, который поднял бы его[165]; но разве иначе с человеком, когда упал он и распростерт на ложе болезни? Праведность бессмертна[166]— мудр был сказавший сие, — однако кто, будучи даже облачен в праведность, равную праведности Сына Божьего, был бы столь бессмертен, чтобы не умереть; ибо даже Тот, Кто был сама праведность, — и Тот познал смерть. Мне ведомо: Сын праведности, Иисус, не бежал одиночества — порой Он Сам алкал уединения[167]; но ведь Он всегда мог призвать к себе более, нежели двенадцать легионов Ангелов[168]; и коли не делал того, то потому лишь, что воистину не был одинок: ибо Я не один, но Я и Отец, пославший Меня[169]. Чего же бояться мне? Лишь одного: что Ты и Сын покинут меня; но я болен, — и болезнь — не превратит ли она меня в изгоя, не отвратит ли от меня друзей, так что исполнятся слова псалмопевца: друзья мои и искренние отступили от язвы моей, и ближние мои стоят вдали[170]. Не должно бояться мне, но одного — боюсь: Ты исчислишь все мои прегрешения с той минуты, когда была мне дарована благодать и я узрел Тебя; могу ли ручаться, что не померкнет обретенное мной понимание, воля и сама память о Тебе, что на смену им не придет упадок духа, что не будет превратно истолковано мое состояние теми, кто видел всю глубину изменений, произошедших во мне. Лишь Твой благословенный и могущественный Сын мог это: Он топтал точило один, и из народов никого не было со Ним[171]; мне же не под силу пройти через страдание сие в одиночку; но с Тобою я не одинок; Ты есть дух, от Тебя снисходящий; не одинок, когда со мною — присутствие Твое: врачи духовные и светские Тобою ниспосылаются; не одинок в присутствии близких моих: те, кого связали со мной
