По колено в крови. Откровения эсэсовца - [28]

— Jean! Estce que c'est vous?[6]

Мы в испуге замерли на полушаге. Голос прозвучал где-то совсем рядом. Я ответил ему тоже по-французски:

— Oui, il est moi[7].

Тот же голос прокричал:

— Ne tirez ра! Nous rendons![8]

Это были французские солдаты. Сообразив, что голос принадлежит не Жану, они тут же предпочли сдаться и без оружия с поднятыми руками вышли в коридор. У них кончились патроны, они отправили за ними кого-то из своих. Но, на наше счастье, так и не дождались. В окошке ванной комнаты был установлен станковый пулемет РМР-27. Будь у них боеприпасы, нам пришлось бы туго. Француз, тот самый, кто вел краткий диалог со мной, по моему чудовищному акценту вмиг определил, что я никакой не Жан, а немец.

Как поступить с пленными? Мы вывели их из дома, я заметил, что бойцы других отрядов тоже взяли в плен французов. Мы решили передать своих пленников вермахту.

Роттенфюрер Хайзер повел наш отряд на север через узкий переулок. Двое наших, едва сунув головы в распахнутую настежь дверь дома, тут же отпрянули. И вовремя. Потому что тут же засвистели пули. Я навел доставшийся мне по наследству от Грослера МР-38 на окно и разрядил целую обойму. Один из наших бойцов тем временем, подкравшись к этому окну, бросил в дверь ручную гранату. Мы пригнулись, ожидая взрыва, но взрыва не последовало.

— Черт возьми! — крикнул солдат.

И тут я увидел, что граната, будто волчок, вертится у входа — кто из засевших там французов с риском для жизни все же выбросил ее наружу. Тут же прогремел взрыв. Нашему солдату едва не оторвало левую ногу ниже колена. Пока он, корчась, вопил от боли, из двери выкатился металлический шарообразный предмет.

— Граната! — прокричал кто-то из наших.

Да, это была граната, однако укрыться было негде. Раздался еще один взрыв, в результате которого был серьезно ранен еще один боец нашего отряда.

Роттенфюрер Хайзер окаменел от ужаса. Тупо глазея на раненых товарищей, он молчал, хотя в эту минуту следовало отдавать приказы. И я не знал, как быть. Нас оставалось всего трое боеспособных солдат, и засевший в доме враг в одну минуту перебьет нас, как зайцев. Взяв роттенфюрера Хайзера за локоть, я заглянул ему в глаза и сказал:

— Надо уходить.

Он смотрел словно сквозь меня. Наш боец лежал ничком на земле, прикрыв руками голову. Знай враг, сколько нас осталось, он бы точно перестрелял бы нас. «Как поросят в свинарнике», по меткому выражению герра генерала.

Не знаю, сколько я тогда раздумывал и прикидывал, но все же усмотрел возможность крепко насолить противнику — если верно рассчитать бросок, можно было швырнуть в дверной проем гранату.

— Бегом отсюда! — скомандовал я остальным, отстегивая с пояса ручную гранату.

Сняв чеку, я бросил ее. Мой бросок оказался точнее некуда — она попала внутрь здания, и я ждал, когда французы бросятся прочь из дома. Но они не бросились. Раздался взрыв, из окон и дверей вырвался шквал пыли и обломков, а потом кто-то громко выругался по-французски. Мы с роттенфюрером Хайзером, будто сговорившись, схватили оружие и открыли огонь по окнам и двери дома.

Опустошив магазины, мы переглянулись, и роттенфюрер Хайзер глазами показал на стоявшие у стены дома доски, а чуть выше окошко со стоявшим на подоконнике цветочным ящиком.

— Давай-ка туда, — велел роттенфюрер Хайзер. — Заберись через него в дом.

— Я? — спросил я.

— Да, ты. Таков приказ, рядовой.

Его приказ диктовался отнюдь не трусостью. К тому же герр генерал не уставал повторять, что в бою командир имеет право отдать любой приказ. Ведь роттенфюрер Хайзер — командир. Если он погибнет, мы обезглавлены — никто из нас не будет знать, что делать. Не хочу сказать, что мне этот приказ пришелся по душе, нет, у меня просто не было выхода. Я должен был исполнить то, что мне приказали. В конце концов, на то он и командир, чтобы отдавать приказы.

Перебросив через плечо ремень МР-38, я стал взбираться по доскам. И снова почувствовал себя удобной мишенью. Противник просто не мог не заметить меня. И если заметил и до сих пор не открыл по мне огонь, то только потому, что так и не смог сообразить — нормальный этот чертов немец или нет. Он же прямо под пули лезет!

Я был безмерно счастлив, когда, перевалившись через цветочный ящик, я оказался в элегантной спальне, явно женской. Я обратил внимание на аккуратно застеленную кровать, на изящную мебель, на семейные фото, выстроившиеся рядком на прикроватной тумбочке. Живот неприятно занемел, так происходило всегда, когда я без ведома хозяина оказывался на территории его собственности. Я невольно дотронулся до вышитой подушки, будто это прикосновение приближало меня к дому. Я ощутил нежный запах духов, и засевший в двух шагах от меня на первом этаже неприятель показался мне далеким-далеким. Эта уютная женская или девичья спальня вдруг стала для меня чем-то вроде островка безопасности в бушующем океане ужасов войны. Будто где-то здесь неподалеку чудесным образом могла оказаться моя мать, готовая утешить меня, прогнать мои страхи. Но, вспомнив о лежавших сейчас там внизу, в пыли своих товарищах, я понял, для чего я здесь.

Пробравшись в коридор, я убедился, что снова в бою. С улицы доносилась стрельба. Стреляли и изнутри дома. Примерно от середины коридора вниз шли ступеньки. Осторожно приблизившись к ним, я выглянул и увидел внизу троих французов. Сдвинув на затылок каски, они вглядывались в улицу. Что предпринять? Обзор был неважный — открой я сейчас огонь, сразу троих мне не уложить, это ясно. Уложи я даже двоих, третий, успев отскочить, начнет палить в меня. К тому же где гарантия, что их всего трое, а не больше?