По ходу пьесы - [16]

Нет! Баська? Исключено!..

Остается тринадцать фамилий. Прокурор прав: только они имели теоретическую возможность заменить пулю. Но в какой момент?

Перед спектаклем это было бы весьма сложно. Пистолет лежал на столике с реквизитом за час до поднятия занавеса. Актеры еще находились в гримерных, переодевались и накладывали грим. Я все время крутился на сцене и за кулисами, проверяя, все ли в порядке. Не припомню, чтобы кто-нибудь прошел за кулисы. За полчаса до начала явился главный осветитель. Его подчиненные разошлись по своим местам, проверяли освещение. Кажется, меняли перегоревшие лампочки. Ходили по сцене, взбирались на подмостки, но к правой кулисе не приближались. Столик с реквизитом стоял на пути главного осветителя, когда он шел на балкон. Конечно, заменить патрон ему ничего не стоило: вынуть обойму, вложить боевой патрон и зарядить пистолет. Операция заняла бы не больше четырех секунд. Я этого мог и не заметить, наблюдая за работой остальных осветителей и проверяя исправность освещения. Итак, главный осветитель мог стать убийцей.

Здесь, однако, возникает вопрос: зачем? Зачем этому человеку отправлять Зарембу на тот свет? Я даже не уверен, что они были лично знакомы. Осветитель работал в «Колизее» еще до моего прихода, а Зарембу пригласили в конце прошлого сезона. Он в это время нигде не снимался, чем воспользовался Голобля и уговорил его поработать у нас. Кажется, это было в конце марта или в начале апреля. Если актер давно играет в театре, он знает весь технический персонал. Но знал ли Заремба осветителя? Будь осветитель хорошенькой девушкой, я бы не сомневался. Но в этом случае?

Мотив. Каждое преступление должно быть мотивировано. Чем дольше я вчитываюсь в список подозреваемых, тем яснее становится, что мотив мог быть только у моей скромной особы. Рассматривая другую гипотезу: убийство Зарембы как средство отправить меня на виселицу, я также исключаю осветителя. Это добросовестный, работящий человек. Между нами не возникало даже пустяковых недоразумений. Напротив, он всегда хорошо ко мне относился. Когда я стал помрежем, опыта у меня было маловато, а он в театральном деле собаку съел и частенько выручал меня советом. Мы были в прекрасных отношениях, после спектакля не раз заходили вместе выпить пива или чего-нибудь покрепче. С чего бы ему составлять такой адский план против меня?

Почти одновременно с осветителями пришел машинист, поднимающий занавес. Он проверил исправность механизма, перебросился со мной несколькими словами и занял свое место. Помню, он вытащил из кармана вечернюю газету и спокойно углубился в чтение. И до начала представления с места, как помнится, не сходил. И его, и осветителя я вынужден исключить по одним и тем же причинам. Они могли подменить патрон, но я ничем не могу объяснить, зачем это им было надо.

Минут за пятнадцать до поднятия занавеса за кулисами начали появляться актеры. Здоровались с машинистом, разговаривали со мной в ожидании спектакля. Мне приходилось их даже утихомиривать, чтобы голоса не доносились до зрительного зала, который понемногу заполнялся. Анджей Цихош, адвокат Симонеан, как обычно, подошел к столику с реквизитом и стал разглядывать утиную ножку. Шутил, что буфетчик подсовывает ему одни кости, что в один прекрасный день он сломает на сцене зуб и представит дирекции счет от дантиста. Я находился рядом и могу поклясться, что Цихош даже не дотронулся до пистолета.

Я не заметил, чтобы кто-нибудь еще из актеров подходил к столику.

Вдруг, когда я ломал над этим голову, в моей памяти словно разорвалась какая-то пелена, и я увидел человека, стоящего у столика с пистолетом в руке. Человека, который, быть может, имел повод для преступления. Правда, мне самому этот повод представляется сомнительным, но неисповедимы тайны души человеческой.

Дело было так. Висняк, который должен был играть Ружье, вывихнул ногу. Кто-то из артистов и курьер вывели его из театра и усадили в такси. Я кинулся на поиски Зарембы. Я знал, что он в театре, видел, как они пришли с Басей. Другие актеры тоже его искали. Наконец я нашел его в курительной и велел немедленно готовиться к выходу. По дороге мы встретили директора. Он подтвердил мое распоряжение и попросил Зарембу как можно скорее загримироваться. Я побежал в костюмерную и принес Мариану костюм, который собирались к следующему дню отутюжить. Когда я вернулся за кулисы, там сидел только машинист, уткнувшись в газету, и у столика с реквизитом стоял директор Голобля. В руке у него был пистолет. Увидев меня, он положил оружие на место и спросил, скоро ли спустится Заремба. Я ответил, что понадобится не меньше десяти минут и придется задержать спектакль. Тогда директор решил сам пойти в гримерную и поторопить актера. Представление, мол, должно начаться минута в минуту. Пунктуальность — это мания Голобли. В «Колизее» даже репетиции начинались с точностью до трех минут. Он не прощал ни малейшего опоздания. Из-за этого пришлось уйти от нас нескольким хорошим актерам.

Пистолет принадлежал Голобле. Наверное, никто не знал это оружие лучше, чем он. У директора были к нему и боевые патроны. Я прекрасно помню, что после злополучного показа для прессы, когда наш пугач так подкачал, Голобля вызвал меня к себе в кабинет и вытащил пистолет из ящика стола. Он разрядил его при мне, вынув все пули из обоймы. Патроны кинул в пустую чернильницу на своем столе. Это было огромное аляповатое сооружение из металла. Еще директор Дербич получил ее в подарок от каких-то зарубежных туристов и даже не подумал забрать из «Колизея». Новый директор тоже ею не пользовался. Так что с момента появления у нас этой чернильницы в ней не было ни капли чернил.