По Европе - [72]

— На пароходе «Константинополь»… В Аргентину… Взял билет в Буэнос-Айрес… Сведения получены из ближайшего порта от специальной полиции… Ошибки быть не может…

Варсалона ухаживал за одной молодой девушкой в Кастроново.

Девушка, как другие, — Варсалона такой же кумир всех женщин, как образец доблести и отваги для мужчин, — была влюблена в него.

Но она — сирота, жила у дяди. Дядя не был так податлив, как другие. Он наотрез отказался выдать племянницу бандиту.

Тогда Варсалона похитил девушку и ночью сжёг дом непокорного дяди.

Несчастный, у которого сгорело всё, остался нищим.

Это и было опровержением Варсалона на официальное известие об его бегстве в Америку.

Шайка разбойников

Окружный суд в Реджио, в Калабрии, напоминал скорее крепость.

Я попал в этот забытый Господом Богом уголок Италии, чтоб посмотреть на разбойничью шайку знаменитого Муссолино.

Две недели газеты ежедневно сообщали о ходе этого грандиозного процесса, интересовавшего всю Италию.

Процесс-монстр. 63 обвиняемых. Вся шайка Муссолино, осуждённого год тому назад, на скамье подсудимых.

Вы помните, конечно, процесс Муссолино.

В то самое время, как его присудили за разбои к пожизненному тюремному заключению, он был выбран в Калабрии депутатом в парламент.

И сейчас по всей Италии идёт подписка под просьбой о помиловании Муссолино.

Мы знаем бандитов так, как их описывают гг. журналисты.

Всякий купец хвалит свой товар. И гг. журналисты нахваливают своих убийц, самоубийц, бандитов.

Они закутывают их в плащи, одевают в широкополые шляпы, вооружают, как только может вооружить фантазия.

Чтобы «товар» заинтересовал публику.

И в нашем воображении бандит стоит высокий, статный, вооружённый до зубов, завёрнутый в таинственный плащ, в сандалиях и широкополой калабрийской шляпе, карабин в одной руке, другая положена на пояс, за которым торчат кинжалы и пистолет в дорогой оправе.

Персонаж, скорей оперный. Из «Фра-Дьяволо».

Всегда интересно посмотреть в глаза жизни такой, какова она есть.

И мне хотелось посмотреть на разбойников, каковы они в натуре, а не романтическом представлении литераторов и публики.

С этой целью я бурным вечером подходил, — на всём пароходе один пассажир в Реджио, — к негостеприимным берегам, описанным ещё в «Одиссее». Невдалеке возвышается Сцилла, и днём в скалистых берегах есть что-то похожее на Сахалин.

Стояла тёмная ночь. Не было видно ни зги.

На пристани десяток мальчишек кинулся на мои чемоданы. Дрались руками, ногами, кусались.

Я переловил троих, которым удалось завладеть моими вещами, сел в какую-то бричку, и мы поехали.

Вся орава кинулась бежать за мной, — версты две, — до города, чтоб заработать что-нибудь, перетаскивая вещи в гостиницу.

Поместили меня где-то на чердаке на постоялом дворе, и вот я «в первой гостинице в городе».

Я проснулся рано.

Оказалось, что я на главной улице, как раз напротив «муниципального дворца», где за железными решётками в окнах помещаются все присутственные места, почта, телеграф, банк и окружный суд.

Свистел сирокко, по небу низко плыли серые тучи. Серое, совсем сахалинское небо.

Город проснулся и шумел.

Но это не был тот весёлый шум, с которым просыпаются итальянские города. Словно весёлый приветственный крик восходящему солнцу.

Шум Реджио был печальным шумом. Словно весь город жаловался и просил милостыню.

Я пошёл пройтись.

Во всём городе одна большая улица.

На всех углах, на всех простенках колоссальные афиши. Огромные красные буквы кричат название эмигрантских пароходов.

Как будто весь город собрался уезжать.

Ветер рвёт афиши, треплет лохмотья, и даже дома кажутся все в лохмотьях.

А кругом толпа нищих, слепых, хромых, калек, здоровых, женщин с грудными детьми, детей, стариков.

Красные буквы на афишах словно кричат и манят:

— Ну, что вам здесь делать, в этом скверном, печальном месте?! «Там, за далью непогоды, есть блаженная страна»…

Прошёлся по набережной.

Шторм всё разыгрывается. Лодки и снасти тащат на берег. Работают мужчины, женщины, дети. Дряхлые старики и те тянут за верёвки.

Красные, суровые, обветрившиеся лица.

И всё это, старое и молодое, кидает работу, чтоб попросить милостыню у проходящего.

Прошёл на базар.

Кажется, одна разрубленная на мелкие кусочки туша худощавого, чуть ли не умершего своей смертью от истощенья быка — на весь базар.

Город питается одной зеленью. Даже рыбы мало на базаре. Рыба — «товар». Рыбы не едят. Рыбу отправляют.

9 часов. Пора в суд. В сопровождении толпы нищих иду к «муниципальному дворцу».

По дороге газетчик. Орёт социалистический журнал. И немедленно:

— Не угодно ли синьору una rogazzina?![71] Ah! Che rogazzina!

— В 9-то часов утра?!

— Ничего не значит. Ей всё равно.

Дальше опять газетчик. Орёт католический журнал. И сейчас же конфиденциально:

— Не угодно ли синьору una bambina![71] Ah! Che bambina! Сейчас не угодно, — прикажете потом зайти в гостиницу?!

Захожу побриться.

Парикмахер-мальчишка пальцами, которые знают мыло только на щеках посетителя, размазывает по лицу пену и наклоняется с обольстительной улыбкой:

— Не угодно ли синьору una rogazzina?! Ah! Che bella rogazzina!

— Да сколько же твоей rogazzina’е лет?

— Двенадцать! — спешит успокоить он. — Угодно синьору моложе?