По эту сторону зла - [54]

«Парадные залы посольства, осененные изумрудно-алыми портьерами из дамаска, и уставленные малахитовыми столиками и элегантной мебелью от Обюссона в стиле 1850-х, когда император Николай 1 посещал Берлин, выглядят вполне презентабельно. Иоффе сказал, что он оставил все без изменения, только убрал портреты царской династии, поскольку они не соответствуют нынешним обстоятельствам.

Обед подавали старые почтенные лакеи посольства, облаченные во фраки и белые манишки. Он был сервирован на огромном столе, украшенном вазой с красными розами и уставленном тарелками императорского фарфора и серебром с императорскими гербами. Нам подали три сорта вин, шампанское, паштет из гусиной печенки, лобстеров, консоме, жареных цыплят, спаржу, шербет с пылающим внутри сахаром, сыры, масло, фрукты — всего не перечесть. Это был настоящий посольский обед, несомненно, приготовленный бывшим посольским шеф-поваром. Причем, согласно берлинским сплетням, сам Иоффе обычно ест на кухне вместе со слугами, потому что это соответствует его принципам. Но во время званого обеда его принципы проявились только в том, что он и его коллеги были одеты не во фраки, а в обычные пиджаки.

Во время обеда все трое русских, отлично владеющих немецким языком, постарались внушить нам, что целью нового пролетарского правительства не является уничтожение мелких собственников, оно собирается положить конец только власти крупных компаний.

— А может, последуем совету Вальтера Ратенау? — пошутил Красин. Я не успел спросить, какому именно совету Вальтера он намерен последовать, как Менжинский тоже решил пошутить:

— А не лучше ли этого зловредного Ратенау просто прикончить? Многие немцы сочтут это патриотическим актом.

В ответ на это предложение посол Иоффе, нежно улыбаясь, отсалютовал Менжинскому бокалом шампанского».

Петра

Однако довести свой замысел до конца представители Советов не успели — волна немецкой революции смела советское посольство, сорвала портьеры, разломала обюссоновскую мебель, разбила фарфор, разграбила серебро и вынудила посла спасаться бегством.

Революция началась с того, что потерявшее разум командование немецкой армии задумало в конце октября отправить весь свой флот на абсолютно безнадежную морскую битву с намного превосходящим его во всех отношениях флотом Антанты. Они планировали эту безнадежную битву «ради спасения чести».

Мятеж начался в портовом городе Киле — немецкие матросы взбунтовались против такого очевидного убийства целого флота, восстание распространилось, как пожар, по всем портам Германии. В начале ноября 1918 года оно докатилось до Берлина. 9 ноября кайзер Вильгельм Второй отрекся от престола и, оказавшись благоразумнее русского царя, умудрился бежать за границу.

Непредусмотрительный русский царь Николай Второй, сосланный в Екатеринбург, был к тому времени расстрелян со всей семьей без суда и следствия по решению Уральского Совета Народных Комиссаров, сообщение которого, опубликованное в газете «Вечерний Берлин», поражало наивным цинизмом: «Кровавый царь был казнен в Екатеринбурге по требованию революционного народа. Да здравствует красный террор!»

Когда Гарри прочел этот выразительный краткий текст, он вспомнил маленького большевистского посла Адольфа Иоффе со скорбными глазами газели и вазу с красными розами на столе, уставленном императорским фарфором. Вспомнил и содрогнулся, тем более что посол Иоффе уже почти договорился с министром иностранных дел о назначении графа Кесслера представителем кайзера Вильгельма в Москве, которая уже тогда стала столицей республики Народных Комиссаров.

Авантюрист Гарри уже с трепетом предвкушал свою жизнь на родине русского балета, но германская революция смела не только советское посольство, но и сделала невозможной поездку Гарри в советскую столицу.

Из дневника графа Гарри

Январь 1919 года

На улицах Берлина идет настоящая ломка основ жизни, идет гражданская война между спартаковцами — так называются немецкие большевики — и правительственными войсками, хотя нельзя понять, кто именно называет себя правительством. Нигде нет спасения от спартаковских снайперов, затаившихся на крышах. Вчера мимо моей головы просвистело несколько шальных пуль, выпущенных неизвестно кем и неизвестно в кого. А я всего лишь пришел послушать отрывки из вагнеровского «Лоэнгрина» в исполнении оркестра правительственных войск на засыпанной осколками стекла площади перед разрушенным зданием Центральной полиции.

Итак, спартаковское восстание подавлено, а его вожди, Карл Либкнехт и Роза Люксембург, зверски убиты бушующей толпой. Предположим, что они, поднимая людей на восстание, стоившее множества жизней, заслужили смертную казнь, но зачем же такое зверство?

Солдаты снимают со стен и крыш красные знамена спартаковцев и их плакаты «Мир и свобода!», а на углу Унтер-ден-Линден люди в стальных шлемах установили станковый пулемет.

Вечером я, несмотря ни на что, пошел в кабаре на Бельвьюштрассе. Зал был полон. Во время исполнения испанского танца над головами раздался громкий выстрел, но никто не обратил внимания. И я в который раз поразился, как мало революция изменила мой великий город — как слона укол перочинным ножом.