По эту сторону зла - [27]

Директор Дойче Банка выжидательно замолчал, дав Гарри возможность дополнить его речь:

— И вы решили их использовать?

— Замечательная догадка! — воскликнул господин ЛЛ. и изложил суть предложения министерства, показавшееся графу Гарри заманчивым. И вот сегодня он, тщательно одевшись, направился на встречу с директором крупного английского банка. Разговор предстоял деликатный — нужно было вынудить англичан заключить сделку, выгодную и Британии, и Германии, но представить дело так, будто немецкая сторона действует исключительно из человеколюбия.

Речь шла о предстоящем немецком проекте постройки железной дороги Берлин — Багдад, пересекающей всю Месопотамию. Проект был баснословно дорогой, и графу Гарри поручили вовлечь в него англичан. Хитрый ход министерства заключался в том, что английский банк, вкладывающий деньги в транспорт Ближнего Востока, принадлежал кузенам графа Гарри, братьям Линч. Именно Генри Линчу и нанес визит в то утро Гарри. Он прекрасно знал, как нужно себя вести с людьми, от которых хочешь чего-то добиться. Недаром он отлично ладил с такими уникальными эгоцентриками, как Огюст Роден, Аристид Майоль и Гуго Гофмансталь.

Его кузен Генри Линч внимательно выслушал предложение Дойче Банка, изложенное графом Гарри в свойственной ему лестной фразеологии. По его словам, дело не в баснословной цене проекта, а в его политическом влиянии. Если железная дорога Берлин — Багдад будет принадлежать исключительно Германии, то неизбежно вспыхнет военный конфликт между Германией и Британией, а этого нужно избежать во что бы то ни стало. Генри Линч согласился, но не преминул задать важный вопрос: «А что Англия получит за свое участие в железнодорожном проекте?» На это у графа Гарри был готов ответ: «В этом случае Германия не будет возражать против единоличного влияния Британии на политику и экономику государств Ближнего Востока». Его слова явно удовлетворили Генри Линча, и он обещал подумать, но проницательный Гарри почуял, что кузен готов к положительному ответу на его предложение.

Поэтому, направляясь в ресторан «Савой», где его ожидал ужин с Майолем, довольный собой Гарри вдруг понял, что перед ним открывается новая карьера, дипломатическая.

Вернувшись в Веймар, граф почувствовал, что его отношения с эрцгерцогом становятся все хуже. В начале ноября тот пожелал посетить мастерские приглашенных скульпторов — так называли знаменитых представителей искусств, получивших стипендии и мастерские при музее Кесслера. Прохаживаясь среди эскизов и гипсовых слепков, эрцгерцог постепенно наливался злостью — ясно было, что он не понимает смысла того, что видит. «Что это такое?» — сердито спросил он, тыча пальцем в один из эскизов, и поспешил к выходу.

«Надо же, какой грубый мужлан! Милая покойная эрцгерцогиня не сердилась бы, а радовалась находкам моих подопечных», — огорчился Гарри и приготовился к неприятностям.

И, предвидя их, постарался задобрить эрцгерцога. Для этого он устроил у себя дома званый обед, на который пригласил эрцгерцога, некоторых влиятельных граждан Веймара и самых знаменитых представителей разных искусств — скульпторов, художников, писателей. Он тщательно продумал меню, составил набор лучших вин и рассчитал, кого с кем посадить рядом, — в таких делах не было ему равных. Поначалу разговор за столом тек напряженно, но после нескольких бокалов отличных вин языки развязались и беседа стала оживленной. Один из художников произнес тост в защиту постимпрессионизма, на что эрцгерцог возразил, что искусство должно радовать глаз, а не раздражать. И тут наступил час графа Гарри. Он произнес звездную речь в защиту принципов своего музея — ни одному из современных течений не давать преимущества, а представлять в равной мере всех. Эрцгерцог выразил полное согласие с этим принципом и ушел далеко за полночь в хорошем настроении.

Петра

Результатом этого прелестного вечера явилось разрешение эрцгерцога сделать выставку произведений искусства в стиле модерн в одном из залов музея Гете. Гарри из чистой вежливости отправился сообщить об этом директору музея. Услышав новость, тот пришел в неописуемую ярость: затопал ногами, затряс руками и побагровел так, что Гарри испугался, как бы старика не хватил удар.

— Только через мой труп я впущу в музей эту грязь! Этого ужасного грязного Гогена, способного осквернить наш замечательный город!

Однако он не посмел ослушаться всемогущего эрцгерцога и предпочел выйти в отставку. И все же это не спасло графа Гарри от гнева благочестивых граждан благородного города Веймара.

Граф Гарри

Гарри с удовольствием оглядел выставочный зал. Все было отлично — и элегантно обрамленные уникальные роденовские акварели, и льстящее им освещение, умело сконцентрированное в нужных точках. Сердце Гарри ликовало — никому еще не удавалось собрать столь полную экспозицию гениальных работ Родена. Эта экспозиция должна принести заслуженную славу не только самому скульптору, но и достойному этой славы прекрасному городу Веймару. Гарри остановился перед одной, особенно радующей его сердце картиной — на ней была изображена фигура женщины, приседающей на корточки. Именно приседающей, а не сидящей. Рисунок был смелым, стремительным, летящим — движение женщины схвачено со спины так натурально, что сразу становилось ясно: она садится, а не встает. При взгляде на этот эскиз сердце Гарри задохнулось от восторга.