По дуге большого круга - [119]

Ему с трудом удалось прочитать, вернее, расшифровать почти выцветшую карандашную надпись в верхней части листа: «Очень редкий журнал. Чудом сохранившийся экземпляр. Погиб во времени и уничтожен». И подпись – «Евгений». Тезка, однако, подписал.

Из энциклопедий Евгений Петрович выяснил, что литературно-художественный иллюстрированный еженедельный журнал «Красная нива» издавался в 1923–1931 гг. под редакцией А. Луначарского. Назван так он был, вероятно, в противовес издававшемуся в царское время весьма популярному журналу «Нива».

В «Красной ниве» публиковались главным образом небольшие произведения – стихи, рассказы, очерки, отрывки из романов, повестей и таких писателей, как А. Толстой, М. Шолохов, А. Грин, С. Есенин, В. Маяковский и других «пролетарских» писателей и поэтов.

Внимание Евгения Петровича привлекли выходные данные, где указывалось, что и типография, и редакция находились на проспекте имени одного и того же человека – И. Скворцова-Степанова, наркома финансов (так тогда называли министров в ленинском правительстве). Вспомнил, что ему посчастливилось служить с его сыном, капитаном 1-го ранга М. И. Скворцовым, профессором, доктором наук, образцовым военно-морским офицером, живой легендой для многих из офицеров (поговаривали, что у него хранилась фотография, где он запечатлен еще ребенком, сидящим на коленях у В. И. Ленина).

В найденном журнале было напечатано много неизвестных в то время материалов из жизни А. С. Пушкина. Заинтересовала набранная очень мелким шрифтом публикация «Пушкин и Дантес» Бориса Анибала, напечатанная на последней странице журнала под рубрикой «Сатира и юмор». Наверное, это был псевдоним, а заметка – пародия на роман некоего В. Каменского «Пушкин и Дантес»:

«Пушкин и Дантес

Сочинение бывшего ученика приготовительного класса Василия Каменского

Александр Сергеевич Пушкин был поэт – изгнанник и скрытый революционер, который боролся за народ и народ которого любил, хотя и не читал в то время его произведений.

Он был выслан царем Николаем, но не вторым, как я думал раньше, а первым, в имение Михайловское, где жил с няней Ариной Родионовной пролетарского происхождения.

Арина Родионовна была музой Пушкина. Она очень хорошо рассказывала сказки и рассказала ему про царя Берендея, которого, как оказалось после выхода моей книги, написал не Пушкин, а Жуковский.

Пушкин одевался по-мужицки и вел себя так простецки, что в общей группе крестьян он ничем внешним не отличался, но в Тригорском он блестяще читал стихи, бросая снопами бриллиантовых искр великого мастерства в сторону торжествующей Анны Петровны, по фамилии Керн.

С Керн он потом, в лунную ночь, гулял по саду, и она не долго торжествовала, а поддалась ему.

Писать Пушкину приходилось много, так как нужны были деньги и было вообще трудно, потому что раньше сочинений вроде моего совсем бы не напечатали.

Поэтому с кипящим рвеньем он взялся за осуществление беременной мысли – написать «Бориса Годунова», бурно желая блеснуть зрелостью своего мастерства.

Царь Николай, которого называли Палкин за его любовь к тросточкам, под давлением Европы и Африки, откуда происходил поэт, должен был вернуть его из ссылки обратно.

Пушкин приехал на фельдъегере в Москву, и царь, брезгливо повесив губы, сказал, что будет его цензурой, но сам велел тертому генералу Бенкендорфу, шефу жандармов, жать Пушкина.

Бенкендорф стал жать, а друг поэта – Соболевский, всеобщий любимец передовой молодежи, зычным, природным голосом сочинил на это экспромт:

Нас жмали, жмуть,

И будут жмать!

В Москве поэт встретил ослепительную девицу Наталью Гончарову, и у него закружилась голова; рубиновыми молниями под небом черепа засверкали огненные мысли.

Пушкин долго наблюдал за ней, а потом признался в любви, но Наташа, вся залитая солнечным концом апреля, велела обратиться к маманьке.

Он долго бился с маманькой, пока, наконец, не обвенчался на Наташе в церкви Большого Вознесенья, а не Старого, как я написал в своей книге.

Наташа скоро закружилась в вихре роскошных великосветских удовольствий, вызывая круговое восхищенье, и Николай Палкин, ужасно любивший интрижки, стал к ней приставать.

На одном опьяняющем балу, где были разные князья, графы и генералы, Пушкин за картами накрыл голландского посланника, барона Геккерена, который передергивал, играя в три листика.

Тут же на балу жена поэта плясала трепака с белогвардейским офицером Жоржем Дантесом, приемным сыном посланника, состоявшим с ним в двусмысленных отношеньях.

Геккерен был похож на обезьяну и страшно озлился на поэта. Он решил его погубить и стал подставлять ножку.

Вместе с ним начала действовать Идалия Полетика, женщина с напудренными глазами, замучившая Пушкина своей прилипчивостью, но он ей не поддавался.

Дантеса науськали на Наташу, Пушкин, конечно, взъелся, и у него, как бриллиант, выкатилась слеза из левого глаза, освещенного лампой.

Тут ввязались Николай, Бенкендорф, Нессельроде, и началась такая неразбериха, в которой я до сих пор ничего не могу понять.

Но дело дошло до дуэли, и Дантес, струсив, сначала женился на свояченице Пушкина, а потом убил его.