По дуге большого круга - [126]

И потому был тронут предупредительностью Галки, когда уже в море открыл чемодан и среди белых рубашек обнаружил пластинку с симфонией Хиндемита «Художник Матисс». О композиторе этом я только слыхал, музыкальное воспитание мое пришлось на во всех отношениях строгие годы, и Хиндемит тогда надежно зачислялся вместе с Шёнбергом в «проклятые» авангардисты.

Мне тут же захотелось проиграть симфонию, и я отправился в салон команды, там стоит у нас радиола. Но аппаратура, увы, не действовала, сожгли мотор или что там еще покурочили во внутрях, когда гоняли в предотходные дни пластинки. Подался я к радистам, у них должен был быть проигрыватель, но оказалось, что вся их система трансляции рассчитана на магнитофонную пленку. Я знал, что есть радиола в каюте помполита, но идти к нему с такой просьбой не хотелось, и предпочел расстаться с припрятанной ко Дню рыбака бутылкой «Еревана», отдал ее электромеханику за его обещание починить злополучный мотор.

Коньяк «светило» наш употребил незамедлительно, а механизм чинил недели две. К этому времени мы пересекли Атлантику по диагонали, покрутились в высоких широтах, а потом примчались вот сюда, где уже вел поиск корабль из Гдыни «Дальмор».

С поляками у нас самый тесный контакт в океане. Обмениваемся промысловой информацией, даем друг другу советы, иногда ездим в гости. И конечно, в тихое время суток ведем неторопливые беседы по «Кораблю». Ведь разведчики работают вне группы, и своим «толковищем за жизнь» мы никому не мешаем.

Вечером, на вахте третьего штурмана, когда Рябов ушел уже спать, я связался с «Дальмором». К аппарату подошел мой тезка и давнишний знакомый Станислав Рымашевский, начальник производства на «Дальморе».

— Здравствуй, Стась, — сказал он мне на приличном русском языке, хотя и с характерным для поляков акцентом. — Давно тебя хочу спросить: ты не есть наш по́ляк?

— У нас таких «по́ляков», как я, предостаточно, тезка. Хотя, наверно, кто-то из моих предков был из ваших мест.

— Наверно, он был из Гдыни. Все добрые моряки есть из нашего города. Это так… С тобой хочет говорить наш Кшистоф Адамович.

Это товарищ Жачек, заместитель капитана по разведке. Крупный специалист по рыбе, участник поисковой экспедиции в районе Мадагаскара, она проводилась по программе ФАО[22] на польском разведывательном судне «Профессор Седлецкий».

— Как дела, Кшистоф? — спрашиваю я.

— Как в Польше…

В эфире слышен хохот, он доносится из рубки «Дальмора». Улыбаются и наши третий штурман с рулевым.

— Только это есть устаревшая хохма, — отсмеявшись, продолжает Кшистоф. — Теперь нас научили иначе. Ты, Стась, спрашиваешь, как дела… Я тебе отвечаю: «Как в Норвегии. У кого сил больше, тому и привилегии».

Улыбаясь, я покачиваю головой. И когда же эти черти успели поляков просветить? Ведь эти, так сказать, поговорки родились у нас на прошлой неделе… Значит, обменялись фольклором с польскими рыбаками, ну и молотки парни с «Лебедя».

А Кшистоф спрашивает:

— Ты этого не знал, Стась? А вот послушай…

Знаю я эти байки, коллега. Едва ли не при мне сочиняли их после обеда на вахте второго штурмана.

«Как дела? Как в Дании. Полюбил — и до свидания».

«Как дела? Как в Италии. Тот синьор, у кого нос до талии…»

«Как дела? Как в Париже. Кого бьют, тот и рыжий».

Польский коллега выпаливает все эти перлы устного рыбацкого творчества, а потом загибает такое, уже собственного изобретенья, что, не выдержав, мы все на мостике «Лебедя» хохочем, опасливо, однако, поглядывая в сторону капитанской каюты.

И едва ли не физически ощущаем, как отстраняются, бледнеют и стушевываются цепкие щупальца уже созревшей морской тоски.

…Музыка Хиндемита мне понравилась. Его симфонию слушал у себя в каюте, куда перенес починенную радиолу. Невеликий я знаток, скромный любитель, но изрядную долю этого пресловутого «авангарда» в «Художнике Матиссе» уловил, особенно в третьей части симфонии — «Искушение святого Антония». Во всяком случае, эта музыка — явное дитя двадцатого века, она обладает собственным голосом, и голос это, конечно, должен был шокировать воспитанное на классике прошлых столетий ухо. Но ведь и всемирно признанные сейчас импрессионисты нравятся далеко не всем моим современникам…

Прослушав симфонию, я благодарно подумал о Галке и снова опустил иглу, и зазвучал в океане «Концерт Ангелов», его мастерски исполняли музыканты Филадельфийского оркестра.

И мне стало хорошо. Легкая грусть сохранялась в душе, но общего настроения не портила. Я был счастлив оттого, что снова нахожусь в море, работаю настоящее дело, а там, на далеком берегу, ждет меня Галка, я долго искал ее и нашел. Мне пришлось оставить ради женщины море. Я пошел на это не задумываясь. Вынужденное предательство по отношению к другу, ближе которого у меня не было больше потом никого, придавило меня, но пример Игоря Волкова, его стойкость и глубокое презрение, с которым он пренебрег злом, причиненным ему мною и Галкой, помогли мне найти силы и вспомнить о капитанском назначении. Правда, понадобилось несколько лет для осознания неполноценности берегового уклада жизни… Может быть, заберись мы с Галкой в сухопутную даль — я постепенно отвык бы от тревожащих душу звуков работающего порта, от той особой праздничности, которая приходит после команды «Отдать якорь!», от судовых, ни с чем не сравнимых запахов, от успокаивающей вибрации мерно работающей главной машины пересекающего Атлантику траулера.