По дорожкам битого стекла - [2]

«Вселенная преподносит сюрпризы —

Сегодня в небесах, завтра на карнизе»,

— у него была постоянная привычка напевать абстрактный бред. Он решил запомнить строчку и вплести её позднее в песню.

В голове бродили мысли, их было необычайно много, словно под травой. Казалось, что ценности прошедших эпох неизбежно станут принтами на футболках хипстеров. Рядом как назло образовалась толпа неспящих очкастых подростков, пьющих свой детский кофе с молоком. Им не понять, как травить себя отборным бразильским с перцем, солью, мускатом и корицей. Ради бога, только не кладите в него ваниль. Новый Иисус во втором пришествии будет превращать кофе в латте.

Герман заказал на завтрак пасту и чашку чёрного кофе без сахара. Все эти редкие посетители ночного кафе собирались вскоре вернуться домой. Их сонные веки слипались под напором ночи. Они не знали, что у этого странного парня в углу день только начинается. Полуночник — это диагноз, они всегда узнают своих на пустынных дорогах города.

* * *

«Вы тащите свои маленькие трагедии через всю жизнь, как крест на Голгофу. И с каждым шагом всё тяжелее. То, что нас породило — убьёт нас», — промелькнула в голове Макса отчаянная мысль. Не беда, что его крест был всего лишь гитарой, но за время пути она стала просто свинцовым грузом. Свинец, как на саркофаге. Ему вдруг захотелось, чтобы его прах навеки обрёл покой в деревянном гробу гитары. Нет, скорее уж где-нибудь в пакетике от чипсов, наглухо прилипшем ко дну мусорной корзины. Но было ещё слишком рано, чтобы становиться прахом. За этот жизненный цикл мы успеем побывать жидкостью, мякотью, твердью, дымом и пеплом.

Перед ним раскинулся город без лица. Там под бессмысленной маской из дешёвого пластика лишь коварная улыбка голого черепа. Глазницы пустоты. Сотни светлячков разбиваются о бетон, фосфорицирующие воды плещутся у ног. Пора бы стать патриотом и наесться родной земли. Города живые, только Москва была кадавром. Она казалась настолько ужасной, что не хотелось даже думать о ней, о сущностях её обитателей, наполняющих собой бетонные коробки.

Хотелось просто лечь на асфальт, впитывая последнее ночное тепло, или просто загорать под осколком луны. Улицы несли вперёд, спариваясь друг с другом, они порождали переулки и проспекты. Чужой незнакомый город оказался предсказуем до боли. Так просто запомнить, куда ты шёл, даже не пытаясь заблудиться в этом центре дырявой вселенной.

Москва искрилась, словно потухающий костёр. Рой светлячков рассекал бурое марево. Трасса так похожа на реку с раскалённой лавой. Сейчас всё казалось до ужаса сюрреалистическим, словно смотришь кислотный сон или крутишь перед глазами калейдоскоп. А ноги несли дальше. Вдоль проспектов и бульваров к воде. Река пахла смертью или морем. Гниющие рыбы, отбросы, водоросли, чьи-то неопознанные трупы, запутавшиеся в корягах. Москва — город-кадавр, во чреве которого ещё продолжают копаться черви, имитируя жизнь столицы. Они впитывают его ядовито-гнилостные соки, рвут на части его плоть, перерабатывают в отходы. Её лицо, как трещины асфальта, рыхлая брусчатка. Её вены — трубы с гнилой водой.

Макс больше любил ночные автобусы, чем города. Там на жёстком сиденье, обитом дешёвым винилом, он чувствовал себя вне времени. Можно было ощущать себя сущностью, живущей целую вечность за этими цветастыми шторами с запахом резины, воображая себя артистом бродячего цирка, заблудившимся в путях вечных гастролей. Когда не было денег, он путешествовал автостопом, но это давалось ему с трудом. Ненависть к красношеим водителям КАМазов жила в нём всегда. Но жизнь казалась просто немыслимой без проплывающей линии горизонта за окном.

Ночь дарила галлюцинации на трезвую голову. Слабее, чем от кислоты или других веществ, но в то же время, неумолимо приятных. Это как, когда болеешь в детстве и смотришь часами на белый потолок, затянутый маревом темноты. Если смотреть на него долго, то тьма источает жёлтые искры, позднее они рождают в себе таинственные картины.

* * *

Герман шёл на звук, на эту странную песню в царстве бетонных домов. Незнакомый низкий голос резонировал от стен. В нём была сила. И нельзя было различить слов этой песни или звона гитарных струн. Эта музыка, которая вроде бы есть, но её нет. Если забыться и включить разум, то чарующие звуки потустороннего мира рассыплется на обломки несвязных аккордов. Эта песня похожа на призыв. Она идёт не от ума, а от сердца. Это было оскорбительно для его идеального слуха. Очаровательная какофония, порнография звука.

Герман вошёл в арку. В этом узком не очень московском дворе музыка стала ещё громче. От этого можно сойти с ума.

Там в свете лунного фонаря сидел кто-то. Терзая струны гитары, он продолжал свою песню. Незнакомец наконец-то заметил, что не один. Его глаза распахнулись, словно он вышел из транса. Музыка смолкла, но всё ещё дребезжали стёкла.

— Ты кто? — спросил Герман, но в тот же миг, это вопрос показался ему глупым.

— Я Тот, — ответил уличный музыкант. — Это как Тот или Этот, а может быть не Тот. Короче, зови меня Максом.

Его мимика и интонации успели в краткий миг перейти от растерянного испуга до дружелюбной заинтересованности. У Макса оказалось неожиданно крепкое рукопожатие.