По дорогам сказки - [126]

Мать, плача от радости, подняла на мачту букет цветов. А Магеллона, счастливая и гордая, отвезла к насыпи последнюю тачку камня.

Все были веселы, а потому дружелюбны и добры. А может быть, и наоборот: потому и веселы, что добры и дружелюбны.

Никто не напился допьяна, хотя вина я не жалел. Вы ведь знаете, наши горцы учтивы в обращении и умеренны в еде и питье.

Вечером я проводил своих домой. А на другой день мать торжественно вручила мне деньги на покупку скота и на постройку дома — того самого, в котором мы с вами теперь сидим. Она согласилась каждое лето жить со мной на площадке. И в самом деле, добрую половину тёплой поры она проводит с нами в горах, а другую половину — внизу, в нашем домике.

Ну, а мы с сестрами с весны до холодов живём здесь безотлучно, и нам всегда грустно, когда осенние бури прогоняют нас вниз, в долину. Кажется, мы последние уходим с гор осенью и первые возвращаемся сюда весной.

Охотнику здесь настоящее раздолье — дичь не переводится. Случается, что и его милость медведь пожалует в наши края. Ну что ж, мы принимаем его как следует и находим ему подходящее местечко у себя в кладовой.

Правда, когда мы только что переселились сюда, нам порядком досаждали волки, но мы их так проучили, что они больше и не показываются.

Наше пастбище теперь ещё лучше, чем было прежде. Скот, откормленный на площадке Микелона, славится по всем окрестным долинам и даёт мне такой доход, что я даже смог прикупить соседний клочок земли. Он достался мне недорого, потому что был совсем заброшен и запущен, но мы, не жалея рук, поработали на нём, и теперь земля там не хуже нашей. С будущего года наш выгон станет побольше — стало быть, и стадо можно будет увеличить…

— Ну вот вам, дорогой мой гость, и вся моя история, — закончил Микель. — Простите, если она вам наскучила. Сначала, по правде говоря, я боялся, что вы не примете её всерьёз, и это меня немножко смущало. Но когда я увидел, как серьёзно вы слушаете, я смутился, пожалуй, ещё больше.

— А знаешь ли, дорогой Микель, — сказал я, — о чём я думал, подсчитывая в уме удары твоей кирки и число тачек с камнем, вывезенных тобою? Сначала о том, как жаль, что таким сильным людям судьба мешает в наше время проявить свою могучую волю в делах более значительных, чем то, которое ты совершил. Потом мне пришло в голову, что всем нам, кто бы мы ни были и чем бы ни занимались, приходится сворачивать на своём пути горы и дробить камни, но далеко не все так мужественны и терпеливы, как ты. Наконец, третья моя мысль была о том, что всю эту пятилетнюю войну с каменным великаном, в сущности, ты вёл не ради своего будущего благополучия. Нет, по-моему, ты работал так упорно и самоотверженно потому, что считал своим долгом отвоевать у мёртвого камня землю, которая может быть плодородной и цветущей. И, кроме того, тебе хотелось сделать это в память твоего бедного отца, который так любил этот клочок земли. Вот ты и прогнал великана Иеуса с площадки крестьянина Микелона!

— Ну, спасибо на добром слове, — сказал Микель. — Всё это так и было. Вы точно в книге прочитали. Но было и ещё кое-что… Я, по правде говоря, должен поблагодарить вас…

— Меня? Да ведь я не успел сделать для тебя ровно ничего хорошего!

Микель улыбнулся и покачал головой.

— А помните, — спросил он, — что вы сказали про меня однажды моему отцу? Вы сказали: «Этот мальчик заслуживает лучшей участи. По глазам видно, что у него ясный ум и смелое сердце». Я сберёг в своей памяти эти слова, и почём знать, не им ли я обязан тем, что захотел стать человеком?

П.ВАЙЯН-КУТЮРЬЕ (Франция) Перевела Э.Шлосберг

Бедный Ослик и жирная Свинья. Пересказали Т.Габбе и А.Любарская

Ослик спал стоя.

В это утро он проснулся очень рано, ещё до того как солнце выглянуло из-за гор, заслоняющих на востоке море.

Его разбудили на целый час раньше, чем всегда. Ослик не любил просыпаться рано. Опять побои, опять работа… Да к тому же, если его будили рано, это значило, что хозяин собирается на ярмарку, а путь туда был долгий и трудный.

Ослика разбудил Сквозняк, за Сквозняком явился Фонарь, за Фонарём — хозяин, дядюшка Франсуа, а с ним вместе, как всегда, Суковатая Палка.

Дядюшка Франсуа кашлянул, и Сквозняк сразу вылетел за дверь, словно ему дали оплеуху.

Фонарь, подмигивая, смотрел на Ослика.

Ослик выпил, как ему было приказано, ведро воды, но лезть в упряжку не захотел. Это унижало его достоинство.

Однако Суковатая Палка живо заставила его послушаться хозяина.

И вот все они вместе — Ослик, хозяин и Палка — отправились по дороге, покрытой изморозью.

Когда дядюшка Франсуа, понукая Ослика, кричал: «Но-но!» — Ослик останавливался.

Когда дядюшка Франсуа кричал: «Тпру!» — Ослик мчался вперёд, сломя голову.

Всё это он делал для того, чтобы показать, что он и сам знает, когда надо бежать, а когда останавливаться.

Но каждый раз Суковатая Палка разъясняла ему, как следует вести себя, и Ослику приходилось соглашаться с ней.

Вечером, после ярмарки, Ослик вез домой дядюшку Франсуа, который был немного навеселе. В тележке, кроме дядюшки Франсуа, теперь ворочался еще кто-то. Это был просто-напросто Розовый Поросёнок, визжавший, как грудной младенец.