По дорогам идут машины - [4]

— Ну вот, видите. Совсем молодой, а какой-то вы, как вам сказать, необщительный… гордый. С девушками не разговариваете…

— Да, нескладный я с девчатами, сам не знаю, почему. Какая тут гордость! Бывает — самого зло берет. Другие ребята шутят, смеются, а я и сказать ничего не умею. Не знаю, чего сказать, особенно, если девка хорошая, — язык отнимается.

— Странный вы. И со мной отнимается?

— Нет, с вами легко могу говорить. А, видно, девчата меня боятся. Вот недавно — только не скажите никому — пришло мне письмо с какими-то куплетами. Складно написано, как в книжке. А подпись «ваша соседка». Кто-нибудь из наших девчат написал. А кто — не знаю. Хорошо написано и куплеты хорошие.

— Еще бы — не хорошие. Там были цитаты из Блока…

— А кто ж его знал, что это из Блока…

Дальше я не расслышала, потому что стали выгонять ребятишек, ребятишки бросались под скамьи, под ноги. Поднялся шум. Ребят кое-как выгнали и поставили в дверях Лешу с лозиной. Когда немного угомонились, я снова услышала:

— А как я мог догадаться?..

— Нужно было догадаться…

— А как я мог…

И оба голоса были такие, словно говорившие провинились друг перед другом. И мне стало понятно, почему Лелька, ветеринарша, носит клетчатый платок в будние дни.

Я подумала, что надо бы уходить, но я все сидела, держала чужие перчатки и смеялась, когда и все смеялись.

Гриша заиграл цыганочку. Леша одернул гимнастерку, оправил волосы, выпрямился, словно вырос на вершок, раскинул руки, щелкнул пальцами и пошел по кругу вдоль скамей быстрым, мелким шагом, и те, кто стоял на пути, шарахнулись к стенам, а те, кто сидел, стали подбирать ноги. Леша обошел круг, чуть выстукивая каблуками об пол, потом снова раскинул руки, присел, подпрыгнул и так пошел дробить по полу, что язычки во всех лампах враз, как по команде, начали подскакивать.

— Тише ты, шальной, — зашумела крестная, — тише! Не прыгай, окаянный, подполью прошибешь! И так вся подполья гнилая!

Но Лешу уже было не удержать, и гармонист, подавшись грудью на баян, не мог удержаться, и никто не слушал крестную. Дядя Иван выглянул из-за перегородки.

— Вона, вона, что делает! — всплескивала руками крестная. — Хватит тебе!.. Всех сейчас разгоню, когда так…

Ребята хлопали в ладоши под музыку, и белые Гришины пальцы перескакивали по ладам, и только молодухи, стоявшие в дверях, запахнув в пальто грудных ребятишек, серьезно смотрели на Лешу.

Леша плясал долго, и мне стало скучно.

Наконец он повернулся последний раз, сел на одну ногу, другую выбросил вперед и застыл. Все засмеялись и захлопали в ладоши. Крестная ухмыльнулась в платок. Только молодухи и младенцы одинаково серьезно смотрели на него, словно он делал доклад.

— Знаете, где я живу? Так придете? — услышала я разговор на крыльце.

— В восемь часов, как из пушки.

Я напомнила своим девчатам, чтобы они в четыре часа утра были в поле, попросила Тамарку передать Василию Карповичу перчатки и пошла домой.

Мутная, без одной звездочки ночь лежит над деревней, и слышно, как жалобно пересвистывается ветер в голых кустах в нашем палисаднике, как мама, шаркая ногами по темным сеням, ворча, идет отмыкать и как в доме крестной Гриша снова начинает играть козулю, и ребята шумят и смеются, словно делать им больше нечего.

Когда мы вышли на работу, было еще темно. На руку мне дохнула лошадь — это Леша подъехал с зерном. Паша включила фару. Выпуклый глаз мерина зажегся, как электрический. Попавший в неживой свет фары Савельич казался белым, словно обсыпанный мукой, и тень от него стояла в воздухе, в редком тумане.

Еще до света дело у нас пошло ходко. Трактор сразу завелся. Одна за другой подходили подводы. Девчата засыпали зерно в сеялку, и Савельич, любивший покурить, на этот раз не отставал от Тамарки. Когда рассвело, было засеяно гектара полтора.

— Пускай придет, поглядит, — ухмылялся Савельич, косолапо бегая с ведром от телеги к сеялке, — пускай полюбуется, как мы дело делаем. Вы только меня слушайте.

Председатель пришел часов в шесть утра, когда на небе были и месяц и солнце.

— Погляди, погляди, — хитро прищурился Савельич, — может, какие указания будут, товарищ председатель?

Василий Карпович смолчал и стал смотреть вслед трактору. Сеялка ровно плыла вдоль бурых комьев земли, изредка взблескивал обод большого колеса, и грачи прыгали сзади как-то наискосок, словно их сносило ветром. Мы поворотили и снова поравнялись с Василием Карповичем.

— Ну, как? — бахвалился Савельич. — Что же ничего не скажете?

— Плохо, — сказал председатель.

— Как то есть плохо? — Савельич растерялся.

— Плохо вы расстановились. Лешка на фронте один «максимку» таскал, а у вас бабью работу делает.. На лошадке катается. А девчата маются. Поэтому и сеялка под погрузкой минут по десять стоит.

Василий Карпович велел посадить Тамарку и Савельича на лошадей, а ребят поставить на загрузку.

Савельич обиделся.

— Не пойду, — сказал он, — что я, неспособный…

— Иди, отец. Тебе же легче.

— Сказано, не пойду — значит, не пойду. Ты, Васька, чем тут мешаться, шел бы в правление бумаги писать.

— Не спорь, отец. Выбрал председателем — слушайся.

— Председатель! Я тебя выбирал, да я же тебя и слушаться! Я тебе покажу — председатель! Ты мне сын, а не председатель.