По долинам и по взгорьям - [21]

Мне было стыдно. В ушах сильно звенело.

— Ничего, привыкнешь. Только рот раскрывай, чтобы не оглушило, — успокоили меня.

Потом я залез на колокольню и в бинокль, который дал мне командир, увидел, как отступает дутовская конница, оставляя на снегу черные точки — убитых и раненых.

Дружинники, увязая в глубоком снегу, стреляя на ходу, преследовали противника. Но в это время из штаба поступил приказ отойти назад, в станицу. Подчинились ему неохотно.

Особенно горячились люди третьей сотни, первыми обнаружившие противника:

— Да мы угнали бы казаков до станицы Краснинской!

— А там скоро и Верхне-Уральск…

— И што это за война? Пошли наступать, а тут сразу команда отбой…

Вечером на совещании в штабе отряда в присутствии представителей дружин Циркунов разъяснил создавшуюся обстановку. Оказалось, что, по сведениям разведки, Дутов сосредоточил в Верхне-Уральске крупные силы, значительно превосходящие по численности наш отряд.

— Поэтому, — толковал он, — продолжать наступление в сторону Верхне-Уральска рискованно. К тому же нас окружает враждебная среда, да и боеприпасов осталось мало. Предлагаю немедленно начать отход назад, к Троицку, чтобы не оторваться от железной дороги и сохранить связь с Челябинском, откуда мы можем получить подкрепление.

Это предложение обсуждалось бурно. Молодежь горой стояла за продолжение наступления. Пожилые и опытные в военном деле дружинники поддерживали Циркунова. Тогда поставили вопрос на голосование. Большинство высказалось за отход.

В ту же ночь дружины покинули Сухтелинскую. Чуть впереди и на флангах вытянувшейся колонны шагали дозоры охранения. Подальше, в морозном сумраке, маячили редкие разъезды наших немногочисленных конников.

Идти с полной выкладкой бомбометчика было тяжело. На поясе у меня висело десять гранат, в особом патронташе находились детонаторы к ним, за плечом — трехлинейная драгунская винтовка, а на боку, слева, — совершенно ненужная сабля.

Со всем этим оружием — предметом зависти многих молодых дружинников, не попавших в команду бомбометчиков, — в походе пришлось несладко. Сапоги то скользили по мерзлой земле, оголенной на взгорьях степными ветрами, то проваливались в глубокий снег…

Чуть только отряд отошел от станицы, как оттуда нам вдогонку полетели пули.

Сомкнувшись в кольцо вокруг пушек и обоза, мы отбили налет внезапно появившейся дутовской конницы.

Этот первый удар в спину из «мирно спящей» станицы показал, насколько прав был Циркунов, говоря о враждебном окружении. Ночной бой заставил многих из нас, особенно горячую молодежь, понять, как важны бдительность и дисциплинированность.

Начавшийся таким образом отход и в дальнейшем был нелегким. В открытой степи, где гуляла свирепая метель, дружинники много раз ложились на снег, отбиваясь от наседавших конных разъездов дутовцев. Тем не менее, сделав лишь один привал в Степной, уже к вечеру второго дня вошли мы в поселок Берлинский.

По распоряжению штаба расположились на отдых, густо набив избы поселка. Кое-чем подзакусив, уставшие бойцы быстро заснули. В сторожевом охранении были дежурная сотня и конные патрули.

В штабе отряда, где я дежурил связным от команды бомбометчиков, собрались Циркунов, Рыбников, командиры и комиссары дружин. Посовещавшись, они решили с утра форсированным маршем двинуться к Троицку.

Выйдя из поселка Берлинского, отряд выслал вперед и на фланги немногочисленные конные (всего в то время у нас насчитывалось не более двадцати кавалеристов) и усиленные пешие дозоры. В центре колонны двигались артиллерия, обоз, штабные повозки, санчасть, подводы с больными и ранеными. Команда бомбометчиков прикрывала пушки. К ней примыкала 4-я молодежная сотня 2-й дружины под командованием Петра Типикина.

Вскоре нас опять начали беспокоить конные разъезды дутовцев.

Во время отражения одного из вражеских налетов находившийся поблизости от меня боец молодежной сотни — юноша лет семнадцати, — делая перебежку, вдруг неестественно круто повернулся и упал. Я подбежал к нему.

— Что с тобой, приятель? Ранили?

— Ранили, — испуганно глядя на меня, ответил паренек. Потом, по-детски всхлипывая, добавил: — Куда-то вот тут… в низ живота…

Я отвернул полу его шинели и увидел, что из маленькой дырочки в шароварах сочится алая кровь.

— Эй, сестры, скорей перевяжите раненого! — крикнул я.

К нам подбежала молоденькая сестричка из городских гимназисток.

— Куда ранен? — деланно строго, скороговоркой спросила она.

— Вот посмотри, — сказал я, расстегивая шаровары паренька.

Девушка в один момент стала красной, как маков цвет, и, отвернувшись, смущенно прошептала:

— Мне стыдно, не могу смотреть…

— Эх ты, скромница, шляпа милосердная, а не сестра! — взорвало меня. — Если не перевяжешь — ножнами отшлепаю!

Сестра дрожащими руками, виновато взглядывая на меня, начала перевязывать. А я побежал догонять свою команду…

По мере того как отряд приближался к Троицку, вражеские разъезды встречались все реже. Наконец они совсем пропали…

Впереди показалась Черная речка. От нее до Троицка — всего двенадцать верст. Темнел деревянный мост. И вдруг послышалось «ура»: слева, из-за холма, вылетела казачья лава. Одновременно заработали вражеские пулеметы, укрытые в прибрежных балках. Бойцы быстро развернулись в цепи. Артиллеристы изготовили пушки и встретили противника шрапнелью. Красноармейцы открыли огонь из винтовок.