По дикому Курдистану - [103]

У мелека, естественно, не нашлось для нас много времени. Мы были предоставлены самим себе. Скоро вошла женщина, принесшая тарелку со всевозможными фруктами и закусками. За ней следовали две девочки, примерно десяти и тринадцати лет, они несли такие же, но меньшие по размеру подносы.

Все трое смиренно приветствовали нас и поставили перед нами кушанья. Дети ушли, женщина осталась и смотрела на нас растерянно.

– Ты чего-то хочешь? – спросил я ее.

– Да, господин, – отвечала она.

– Чего же?

– Кто из вас – эмир с Запада?

– Здесь два эмира с Запада: вот он и я. – Я имел в виду англичанина.

– Я говорю про того, который не только воин, но и врач.

– Тогда, наверно, речь идет обо мне.

– Это ты вылечил в Амадии отравившуюся девочку?

– Да.

– Господин, моя свекровь жаждет видеть тебя и поговорить с тобой.

– Где она находится? Я скоро освобожусь.

– О нет, господин! Ты большой эмир, а мы только женщины. Позволь, чтобы она к тебе пришла.

– Ничего не имею против.

– Но она старая и слабая и не может долго стоять!

– Она сможет сесть.

– А ты знаешь, что в нашей стране женщина не имеет права садиться в присутствии господ?

– Я знаю, тем не менее я ей это разрешу.

Женщина ушла. Спустя некоторое время она снова поднялась к нам наверх, ведя за руку старую, сгорбленную женщину. Ее лицо было покрыто глубокими морщинами, но глаза глядели еще по-молодому остро.

– Да будет благословен ваш приход в дом моего сына, – приветствовала она нас. – Кто из вас эмир, которого я ищу?

– Это я. Иди сюда и усаживайся рядом.

Она протестующе подняла руку.

– Нет, господин, мне не приличествует сидеть около тебя. Разреши я присяду здесь, в уголке!

– Нет, я этого не разрешаю, – ответил я. – Ты христианка?

– Да, господин.

– Я тоже христианин, и моя религия говорит мне, что мы перед Богом все равны независимо от того, богаты или бедны, стары или молоды. Я твой брат, а ты моя сестра; но ты гораздо старше меня. Поэтому ты должна сидеть справа от меня. Садись!

– Только если ты приказываешь.

– Я приказываю!

– Тогда я повинуюсь, господин.

Невестка подвела ее, и она уселась около меня. Невестка тотчас покинула покои. Старуха смотрела мне в лицо долго и пытливо, затем сказала:

– Господин, ты действительно таков, каким мне тебя описывали. Знал ли ты людей, которые, входя в помещение, как будто приносят с собою мрак ночи?

– Я знаком со многими такими людьми.

– А знаешь ли ты таких людей, которые как будто приносят с собою свет солнца? Куда бы они ни пришли, там становится тепло и светло. Господь дал им величайшее благо: веселое сердце и дружелюбное лицо.

– Я знал таких людей. К сожалению, их мало.

– Ты прав. Но ты именно таков.

– Ты хочешь сделать мне лишь приятное.

– Нет, господин, я старая женщина, которая спокойно принимает то, что ей посылает Господь; я никому не стану говорить неправду. Я слышала, что ты – великий воин; но я думаю, своими лучшими победами ты обязан лишь сиянию своего лика. Такое лицо любят, даже если оно уродливо. И все, с кем ты встретишься, полюбят тебя.

– О, у меня много врагов.

– Тогда это злые люди. Я никогда тебя прежде не видела, но тем не менее я много о тебе думала и полюбила тебя, еще даже не зная.

– Как это получилось?

– Моя подруга рассказывала про тебя.

– Кто эта подруга?

– Мара Дуриме.

– Мара Дуриме! – крикнул я ошарашенно. – Ты ее знаешь?

– Знаю.

– Где она живет? Как ее найти?

– Я не знаю.

– Если она твоя подруга, то ты должна знать, где она сейчас.

– Она то там, то здесь. Она подобна птице, которая живет, перепархивая с ветки на ветку.

– Она часто приходит к тебе?

– Она не приходит ко мне, как солнце, к определенному часу. Но она приходит как освежающий дождь, выпадающий здесь или там, раньше или позже.

– Когда она придет к тебе снова, как ты думаешь?

– Может быть, она еще в Лизане; или же она придет только после того, как посетит Монден. Может быть, она и никогда не появится, поскольку несет за спиной больше лет, чем я.

Это все звучало так чудесно, что и я невольно подумал о Рух-и-кульяне, пещерном духе, о котором мне поведала старая Мара Дуриме таким же таинственным образом.

– Значит, она посетила тебя после Амадии? – спросил я.

– Да. Она мне про тебя рассказала; говорила, что ты, вероятно, приедешь в Лизан, попросила меня позаботиться о тебе так, как если бы ты был моим сыном. Ты мне разрешишь?

– Ничего не имею против; только позаботься также и о моих спутниках.

– Я сделаю все, что подвластно моим силам. Я мать мелека, и он охотно прислушивается ко мне; однако среди вас есть человек, которому мое заступничество вряд ли поможет.

– Кого ты имеешь в виду?

– Бея Гумри. Покажи мне его.

– Вон тот человек, на четвертой циновке. Он слышит и понимает каждое твое слово; но остальные не понимают язык твоей страны.

– Пусть он услышит, что я скажу, – ответила она. – Ты знаешь о том, какие страдания претерпела наша страна?

– Мне много рассказывали об этом.

– Ты слышал о Бедерхан-бее, о Зайнел-бее, о Нурла-бее и об Абдуссами-бее, четырех убийцах христиан? Эти курдские чудовища напали со всех сторон на нас. Они разрушали наши дома, сжигали наши сады, уничтожали наши посевы, оскверняли наши церкви, убивали наших мужчин и юношей, разрывали в клочья наших мальчиков и девочек, преследовали наших женщин и девушек до тех пор, пока те не валились на землю в полном бессилии, и в последние минуты своей жизни осыпаемые оскорблениями от этих злодеев. Воды Заба были окрашены кровью невинных жертв, а холмы и низины нашей страны были освещены пожарами, в которых гибли наши деревни и поселки. Вся страна была наполнена криками страдания и боли многих тысяч христиан. Мосульский паша видел и понимал все, но он не слал помощи: он хотел разделить награбленное вместе с преступниками.