Плюс один - [20]

– Что, если я провожу тебя до дома? Если хочешь.

Он замолкает и закусывает нижнюю губу передними зубами. С левой стороны. На губе остается вмятинка.

– Хочу.

Пока я оплачиваю свои 14 зубных щеток, он вежливо разглядывает жвачку и шоколадные батончики у кассы. Потом платит за свою курицу и овощи. Мы выходим. На улице тихо, только мальчик собирает тележки, брошенные под фонарем; он катается на них, и колесики визжат. Шеймус протягивает руку и берет мой пакет с щетками. Какой воспитанный мальчик! Сама галантность. Его пальцы не похожи на мои. Они совсем другие, до такой степени, что я даже удивляюсь, что их всего десять. Мысленно измеряю его ладони. Пытаюсь определить их цвет. Замечаю, что на тыльной стороне пальцев у него маленькие светлые волоски.

Лишь на углу я понимаю, что забыла сосчитать шаги.

Чарлз Бэббидж, математик, инженер и изобретатель первой вычислительной машины, меня бы понял. Когда он прочел «Видение греха» Теннисона, то пришел в сильнейшее расстройство. Он так расстроился, что написал Теннисону письмо. Вот что в нем было.

«Каждое мгновение умирает человек, и каждое мгновение человек рождается»; вряд ли стоит напоминать вам о том, что при подобном расчете общая сумма мирового населения будет пребывать в постоянном равновесии, а ведь широко известно, что население планеты постоянно растет. Таким образом, возьму на себя смелость предложить, чтобы в следующем издании вашего великолепного стихотворения ошибочное вычисление, о котором я упомянул, было исправлено на следующее: «Каждое мгновение умирает человек, и один и одна шестнадцатая рождается». Справедливости ради хочу заметить, что точное число составляет 1,167, однако понимаю, для стихотворного метра нужно чем-то поступиться.

Я знаю это письмо наизусть и по выходе из супермаркета произношу про себя каждый слог, шагая рядом с Шеймусом. Всю дорогу до дома я не считаю. На улице пусто. Недавно был дождь, и трамвайные рельсы в свете фонарей блестят. Мы молчим. Мимо проезжает машина. Другая. Мы молчим. Третья забрызгивает мне ноги водой из лужи. Он останавливается, берет меня за руку, и мы меняемся местами. Он уводит меня с обочины.

Чарлз Бэббидж непременно меня бы понял. Но большинству людей это не дано. Они не понимают, что в числах вся соль, что числа управляют не каким-то там микромиром, а нашим миром, их собственным миром. Числа управляют их жизнями. Люди помнят формулу E = mc² со школы или потому, что услышали ее в телевикторине. Но они не понимают, что она значит: что вещество и энергия – это одно и то же. Латте из «Старбакса», iPod, пирсинг в соске – всё это энергия, маленькие сгустки энергии. Все и всё соединены одной математической формулой.

Поймет ли меня Шеймус, если я всё это ему расскажу?

У перехода он нажимает кнопку на светофоре. Никогда прежде я не испытывала смущения, поджидая, когда сменится сигнал.

– Давно ты здесь живешь? – Он поворачивается ко мне.

– Всю жизнь. Прахран и Брансвик покруче, конечно, но мне нравится, что здесь столько свободного пространства. Я люблю пространство между людьми гораздо больше самих людей.

Он хмурится:

– Пространство. Всем его не хватает.

Мы идем, и я понимаю, что наши шаги почти синхронны, хоть он и выше меня. Он замедляет шаг намеренно, чтобы мы шли рядом. Делаю глубокий вдох:

– Иногда мне кажется, что мои мысли не в состоянии оформиться, стоит кому-нибудь оказаться рядом сразу после их возникновения. Им нужно место, чтобы принять именно ту форму, какая нужна.

Мы идем уже десять или одиннадцать минут, а он почти ничего не сказал за это время. Мы идем по улице, а кажется, будто мы в церкви. Хочется говорить шепотом. Ни ветерка. Полная тишина – лишь машины с плеском проносятся по лужам да наши шаги. Мы идем так тихо, что даже опоссум у фонаря не замечает нас, а заметив, шарахается. Продолжаем идти. Мы не лезем в его дела, а он пусть не лезет в наши.

Мы свернули в переулок, и настало время решать. По идее, я должна протянуть руку и забрать у него пакет с зубными щетками. Это легко у меня получится. Можно, например, сказать: «Спасибо за помощь, дальше я сама». Или: «Тебе, наверное, совсем в другую сторону». Или: «Я не упоминала, что у меня заразная болезнь?»

Но ничего такого я не говорю. Вместо этого останавливаюсь на углу и произношу:

– Так что же, планируешь целую половину курицы съесть один?

Он поднимает руки с пакетами:

– Эту несчастную половинку? Да это даже не курица, а перепел-переросток. Плюс три сморщенные картофелины и размякший кусок тыквы. Совсем не то, что я представлял себе, приглашая тебя на ужин.

Прислоняюсь к фонарному столбу и складываю руки на груди:

– К счастью, мы, супермодели, едим очень мало.

Он улыбается, взглянув мне в глаза, и отвешивает поклон:

– В таком случае моя куропатка – твоя куропатка.

На дорожке к дому думаю о Николе и Вестингаузе. Какие они были разные. И как идеально подходили друг другу. Вестингауз купил у Николы 40 патентов, включая патент на электродвигатель, который был ему очень нужен и за который он заплатил довольно запутанным способом – частично наличными, частично процентами и акциями. Никола переехал из Нью-Йорка в Питсбург, чтобы избавить его от затруднений, которые возникли бы при производстве двигателя. Он ни о чем не жалел. И ничего не боялся.