Плюс, Минус и Тимоша - [5]

«Палец грязный, теперь почище, вот еще около ногтя», — заставлял он себя думать и вдруг представил себе, что начинается дождь.

Доктор Минус тотчас поднял над головой трость, и она, щелкнув, превратилась в зонтик.

«С ума сойти!» — ахнул Тимоша.

— Да, замечательная вещь, — согласился доктор Минус. — Щелк — и зонтик.

Тимоше все труднее и труднее было думать наоборот. Шальные правильные мысли так и лезли ему в голову, и он, чтобы не пускать их, пел про себя футбольную песню «Когда умру, похороните на стадионе вы меня…»

— Не мог бы ты петь что-нибудь другое? — поморщился доктор Минус.

Когда дорога привела их к какой-то речке, в голове Тимоши созрел замечательный план.

«Мостик разобран, мостик разобран, — стал думать он. — Осталась одна досочка, меня выдержит, я пройду, а вдвоем ни за что. Доктор провалится, бедный доктор Минус провалится, обязательно, непременно…»

— Какая ерунда! — воскликнул доктор. — Жалкая лужа. Ведь я до сих пор занимаюсь спортом. Прыг — и готово. Смотри, как это просто.

Нет, Тимоша не хотел этого!

Он только хотел, чтобы его перестали держать за руку. Тогда бы он дал деру и как-нибудь выбрался с этого улыбающегося острова и вернулся бы в свой чудный дом, к своей замечательной бабушке, к лучшему другу Веньке Корабликову, а доктор Минус пусть себе жил бы и жил спокойно, он не хотел ему ничего-ничего плохого, но…

Все произошло слишком быстро.

Доктор Минус, этот неподкупный и вездесущий, всех пугающий и никем не любимый, читающий мысли и не видящий, что у него под носом, отошел на несколько шагов от абсолютно целого мостика, разбежался наискосок, прыгнул и, стукнувшись об абсолютно целые перила, с пронзительным воплем кувыркнулся вниз головой в воду.

Тотчас замигали светофоры, зазвенели звонки, загорелись стрелки и кто-то страшно завыл вместо сирены — должно быть, волки из задачи о трех охотниках.

Перепуганный Тимоша не мог больше ничего соображать — ни правильно, ни наоборот.

Он бросился вдоль речки, свернул в лес, промчался по нему через несколько березовых и еловых коридоров, выскочил на поляну с пятью пеньками, наткнулся на чей-то велосипед и вскочил на него, и понесся куда глаза глядят, и мчался до тех пор, пока не заехал в настоящий, неразлинеенный лес и не распорол себе шины, задев ими перебегавшего дорогу ежика.

Тимошу объявляют преступником

Небо над Тимошкиной головой загорелось, порозовело, потом начало сереть и вскоре совсем потухло — стало темно.

Подул ветер, деревья закачались и зашумели — стало страшно.

Кто-то заворочался и заворчал у Тимоши на животе, он в испуге смахнул его рукой, но рука не встретила никакого препятствия.

Тогда он понял, что ворчит внутри.

Ему ужасно хотелось есть.

Даже овсяная каша уже не показалась бы такой гадостью, как прежде. То-то обрадовалась бы бабушка, если бы он оказался сейчас дома и сел бы за стол. Наконец-то его не пришлось бы подгонять и упрашивать съесть еще ложечку. Он бы не оставил ни крошки на тарелке, не говоря уже о пряниках с вареньем.

Воспоминание о пряниках его доконало.

Глотая слюни, он начал выворачивать карманы.

В одном был кусок проволоки, шарик от пинг-понга и два дохлых жука, очень красивых, но в темноте даже от их красоты не было никакого толку. В другом — фонарик без батарейки и бутылочка валерьянки, которой он собирался напоить какого-нибудь кота. Съесть, что ли, жуков и запить валерьянкой? Но нет, до такого он еще не дошел.

Ветер шумел все страшнее, но еще страшнее было выйти из лесу. Ведь его, наверно, уже разыскивают, и что с ним сделают, если найдут? Теперь, после того, что он натворил, уже не отделаешься какой-нибудь аллеей номер восемь, дом сто двенадцать, с ванной и телефоном. Даже тюрьма с кашей на завтрак, обед и ужин была бы большой удачей. Какая уж тут тюрьма! Его просто бросят крокодилу — и дело с концом.

Ох, теперь он понимал того тридцать восьмого, которому хотелось есть. Они бы сейчас могли договориться: ты съешь маленький кусочек от меня, а я от тебя, и все будут довольны. Такой маленький, не очень нужный кусочек. Например, пятку. Но нет, пятки было жалко. А если палец? Или, скажем, пол-уха? Нет — и пальца, и уха, даже половины, было жалко до слез. И всего себя было жалко — такого маленького в этом лесу, голодного, продрогшего, неизвестно куда попавшего.

— Помогите, — слабым голосом позвал Тимоша, но никто ему не ответил.

Потом незаметно для себя он встал и пошел. Из-под ног разбегались лягушки и прочая лесная нечисть, и Тимоше было удивительно, что его тоже кто-то боится. От этого он даже приободрился и, когда увидел впереди сквозь деревья огни фонарей, не остановился, а пошел прямо на них.

Фонари горели над шоссейной дорогой.

Стрелок, значков и светофоров было на этой дороге еще больше, чем на первой, и время от времени по ней проносились красные, прижатые к земле, как половина помидора, автомобили. Вдруг один автомобиль резко затормозил, завертелся на гладком асфальте и, съехав с дороги, врезался задом в толстенное дерево.

Тимоша снова, второй раз за день, закрыл глаза и уши, а когда раскрыл, то услышал жалобный стон.

Автомобиль стоял, задрав кверху нос, и густой дым валил у него из багажника. Жалобные стоны, без сомнения, раздавались из его кабины.