Плюс-минус бесконечность - [52]

— Я чувствовал. Я знаю, — упрямо повторил он. — В этом не ошибешься. Хватит, наконец, из меня детсадовца делать. Я за одно это лето на десять лет… — он хотел сказать «повзрослел», но, поняв, что глагол не отражает сути, тихо закончил: — Состарился.

Попадья снова наклонила голову, не спуская при этом с него своего светло-огненного взгляда:

— Там растворены в воздухе их последние муки. Запредельное отчаянье. И, да — смертный ужас. И кровь. Кровь продолжает вопиять к небу об отмщении, даже если ее давно смыли дожди. Этого еще надолго хватит… Со временем ослабеет, конечно, но не так скоро. Только когда простят — и забудут. Верней, когда уйдет последний, кто вспоминал.

— Я не забуду, — пробормотал, уставившись в плитку под ногами, глухо пробормотал Илья; и через много лет он помнил, что грязно-желтый восьмигранник меж двух его массивных ботинок был расколот точно пополам и сквозь трещину проросла единственная тонкая травинка.

Он опять отказался от чая — на этот раз просто потому, что чувствовал такую усталость, что валявшийся на полу этюдник казался неподъемным, и хотелось просто лечь навзничь, закрыть лицо локтем, поплыть куда-то…

— Одного не пущу. Провожу. Давай свой ящик, — приказала попадья.

Они шли быстро, широким шагом, не разговаривая и строго глядя каждый перед собой. Только теперь Илья отчетливо понял, что поселок этот — очень древний, и деревья здесь, в основном, вековые и старше. Что вокруг похоронено много жутких неразгаданных тайн — но все-таки не таких, к какой он сегодня невольно приблизился… На подходе к повороту в свой незаметный тупичок он забыл испугаться увидеть в нем белую машину с крестом — предвестницу очередного горя, ее вытеснили из сознания мысли о беде уже свершившейся и непоправимой — и, не дойдя, замер:

«скорая» грузно выехала, буксанув на повороте, и тяжело покатила прочь. В тот же миг рука Настасьи Марковны мягко сжала юноше локоть.

— У нас… Еще три дома в переулке есть, — малодушно пробормотал юноша, чувствуя, как дыхание перехватывает.

Они свернули.

— Нет. Это к вам, — попадья указала подбородком на знакомого Илье по прошлому участкового с богатыми усами, как раз закрывавшего за собой их калитку.

Участковый раздраженно шел прямо на опередившего спутницу Илью, но вдруг обогнул его и заступил дорогу Настасье Марковне.

— Ты чего это здесь?! — без всякого предисловия хамски гаркнул он ей в лицо. — Сказал — сиди в своей халупе и не шляйся — значит, сиди! Все не доходят руки двести девятую тебе оформить — ничего, дождешься как миленькая! Шастает она тут! А ну, проваливай, пока за решетку не упек!

Даже посреди всего липкого кошмара, вновь начавшего исподволь обволакивать сознание, Илья поразился тому, что усатый пигмей холуйского звания осмеливается говорить таким образом с интеллигентной, во всех смыслах на голову его выше женщиной. Кровь бросилась в лицо, заставив круто развернуться на ходу:

— Это мой друг, который идет ко мне в гости! Она ничего плохого не сделала! — дерзким юным петушком кинулся Илья на удивленно поводящего усами милиционера. — Почему вы с ней так грубо разговариваете?! Мы советские люди, и я не допущу…

— Кто тут советский человек — она, что ли? — с невыразимым презрением прервал участковый. — Не допустит он… Ты, парень, друзей-то с умом в следующий раз выбирай. А то, знаешь, — с кем поведешься… Она у меня скоро тут сядет лет так на дцать… Для начала на один годик, по майскому указу за тунеядство и нетрудовые доходы. Это мы быстро… Это мы умеем… А там — стоит только начать… Что — молчишь, святоша? — он снова переключился на стоявшую с неподвижным посеревшим лицом и стиснутыми зубами попадью. — Правильно. Не разевай пасть, чтоб пожалеть не пришлось. А ты, сынок, домой чеши по-быстрому. Там тетку вашу, или кто она вам, зашибло, так мать с сестрой ревут одна другой громче… — Он обернулся на дом, почесал затылок под форменной фуражкой, покачал головой: — Везет вам в этом году, ничего не скажешь: три несчастных случая, считай, подряд — и все в одном месте. И, главное, не подумаешь ничего такого — просто масть вам черная повалила… Но это не навсегда: потом красная попрет.

Виной всему оказался захламленный балкончик второго этажа, принадлежавший нежилой, тленом пропахшей комнате-кладовке, разобрать которую у матери руки не доходили второе лето. Правда, каждый член семьи, случайно завернув в нее с деревянной балюстрады, не единожды выходил оттуда, благодарно прижимая к груди нечто интересное, полезное или просто странное. Например, не далее как позавчера мама гордо вынесла овальный антикварный соусник расписного фарфора, говоря, что отмоет его и выставит на обеденный стол, наполнив сметаной, — но всезнающая и смешливая тетя Валя, лишь раз глянув на симпатичную вещицу, громко прыснула, что-то быстро зашептала в ухо маме — и у той постепенно начали округляться глаза, а потом она сконфуженно прикрыла рот рукой и тоже тихонько хмыкнула, с изумленной недоверчивостью вертя в руках свою находку; «У соусника — носик, а тут — овал![5]» — торжествующе закончила подруга, и женщины вместе пошли вниз по лестнице, не переставая неприятно хихикать. В начале лета отчим обнаружил некое ржавое колесо с застопорившей посередине стрелкой и торчащими во все стороны железными штуковинами, объяснив заинтересованному пасынку, что ему выпал уникальный шанс лицезреть воочию легендарную астролябию. Сам Илья в разное время разыскал там несколько пар крепких удобных ботинок, пришедшихся полностью впору, а также выволок и отчистил до сих пор верой и правдой служивший старинный кульман. Даже Анжела ухитрялась разжиться там какими-то недоломанными дореволюционными еще игрушками — на вкус Ильи, слегка жутковатыми (лысого плюшевого обезьяна Джаконю с мордой Джека-Потрошителя дядя Володя, помнится, даже пытался у падчерицы изъять, но столкнулся с таким оглушительным воем оскорбленной шестилетки, что обескураженно отступил). Анжела сумела даже, улизнув по-тихому с веранды от возившейся с живым еще Кимкой мамы, преодолеть баррикаду из затхлой мебели в пыльных чехлах, пробраться на тот самый балкончик и немедленно взгромоздиться там на хлипкий треногий табурет… Проказница чуть не сверзилась на землю со второго этажа: неосторожно схватилась за одну их двух круглобоких каменных ваз, украшавших углы балкона, — и тут выяснилось, что ваза ничем на закреплена или просто оторвалась со своего места: она зашаталась — и девочка вместе с ней. Отчим с Ильей, наблюдавшие драматическую сцену снизу, вдвоем рванулись в дом, предсказуемо столкнувшись в дверях, и несчастье непременно стряслось бы, если б Анжела не ухитрилась сама восстановить равновесие, да еще и принять при этом свой фирменный вид слегка нашкодившего пушистого котенка, что всегда мгновенно исключало любые попытки наказаний со стороны разгневанных и перепуганных взрослых…