Пляска смерти. воспоминания унтерштурмфюрера СС, 1941–1945 - [14]

Утром, на рассвете, противник открыл ураганный огонь. Снаряды рвались в сотне метров справа от нас в расположении соседнего батальона, где русские пытались прорваться накануне вечером.

На этот раз первыми на штурм наших позиций устремились танки русских с автоматчиками на броне; непосредственно за ними двигалась конница, затем артиллерия на конной тяге и пехота. Неприятель накатывался волна за волной. В помощь оборонявшимся перебросили две батареи 88-миллиметровых орудий, открывших огонь по атакующим прямой наводкой. Беспрерывно строчили наши пулеметы, пылали подбитые танки, падали люди, лошади.

Широко раскрыв глаза, мы наблюдали из окопов за разворачивавшимся перед нашими взорами спектаклем, словно зрители какого-то неведомого театра. Через час все было кончено. Попытка прорыва из окружения не удалась, кольцо вокруг Уманского котла продолжало сжиматься (юго-восточнее Умани в окружение попали части 6-й и 12-й советских армий, всего около 100 тыс. человек. – Ред.). Около полудня нас сменила пехотная часть, и мы возобновили движение в сторону Черного моря.

Все утро не прекращались схватки с противником, окопавшимся на высокой железнодорожной насыпи и оказывавшим яростное сопротивление. Четырежды мы устремлялись в атаку и все четыре раза были отброшены на исходные позиции. Командир батальона рвал и метал, не стесняясь в выражениях, ротные командиры пришли в отчаяние. Артиллерийской поддержки, о которой мы настойчиво просили, мы не получили, вместо нее нам прислали полк венгерских гусар. Можно было бы посмеяться, если бы не хотелось плакать.

Но мы ошиблись. Эскадрон за эскадроном гусары выстроились в боевой порядок. Прозвучала команда, высокий полковник вынул из ножен саблю, и вся эта конная масса устремилась через широкое открытое поле на противника, сверкая обнаженными клинками. Забыв об осторожности, мы выскочили из траншей, чтобы лучше наблюдать развернувшееся перед нашими глазами, подобно кинофильму, невиданное зрелище. Странно, но навстречу мчавшейся лавине прозвучали лишь одиночные выстрелы. Затем мы, не веря своим глазам, увидели, как русские, до тех пор со стойкостью фанатиков отражавшие все наши атаки, в панике бросились бежать; началась беспощадная рубка бегущих. Нервы русских мужиков не выдержали устрашающего блеска сверкавших на солнце клинков: простые натуры сокрушило простое оружие.

Погрузившись на автомашины, мы вновь устремились вслед за отступавшим противником, но с наступлением темноты потеряли с ним контакт.

Незадолго до этого стало известно, что две правофланговые немецкие роты, увлекшись, ушли слишком далеко вперед и уже довольно долго не выходят на связь, хотя в их распоряжении имеются радиостанции. Нашему батальону было приказано выступить на их поиски и, если понадобится, помочь им соединиться с главными силами.

Мы колесили почти до полуночи, несколько раз натыкаясь на мелкие вооруженные группы противника, который опять замаячил где-то поблизости. Однако не обнаружили никаких признаков двух исчезнувших рот. Наконец, когда мы достигли громадного вишневого сада, командир приказал остановиться на ночлег. Батальон немедленно занял круговую оборону, оборудовав наспех временные позиции.

– Послушай, – обратился я к вестовому, передавшему приказ, – но здесь прямо-таки удушливый трупный запах.

– В чем дело? – услышал я неожиданно, к своему удивлению и испугу, резкий голос командира. – Откуда, по-вашему, могли взяться здесь какие-то трупы? Ложитесь-ка лучше спать, это сейчас для вас самое подходящее.

Я завернулся в свою плащ-палатку и погрузился в глубокий сон без сновидений. Проснулся я от грубого толчка в плечо. Рассвет едва наметился.

– Старик требует тебя. Поспеши!

– Вы были, черт побери, правы, – сказал командир батальона, когда я прибежал в штаб, запыхавшись. – Пойдите и полюбуйтесь…

Неподалеку от командного пункта в неглубокой ложбине, усаженной вишневыми деревьями, собралась кучка солдат, взволнованно переговаривавшихся между собой. Я протолкнулся сквозь толпу и отпрянул в ужасе от увиденного. Не вишни висели на деревьях, а немецкие солдаты, босые, со связанными за спиной руками. Все разговоры смолкли.

В центре ближайшего небольшого села несколько захваченных накануне военнопленных рыли общую могилу. Толпа увеличивалась: подходили все новые офицеры и солдаты; когда могила была готова, пленным приказали перенести в нее тела повешенных. В состоянии полной апатии, с безучастным видом они взваливали окоченевшие тела на спину и несли их по узкому коридору выстроившегося почетного караула. Тем временем к толпе присоединились также офицеры и рядовые того батальона, в который входили две несчастные роты.

– Боже мой! – воскликнул стоявший рядом со мной унтер-офицер. – Да ведь это мой родной брат Карл!

Весь побелев, он вытащил пистолет, гулко разнеслось эхо выстрела, и пленный, несший его брата, повалился на землю мертвым. Другой военнопленный молча и так же безучастно поднял Карла, и процессия возобновила движение. Какой-то капитан заслонил собой унтер-офицера.

– Легче, парень, – сказал он. – Я понимаю твои чувства, но дело касается не только тебя.