Пляска смерти - [3]

, так что ее совсем было не узнать. А по-другому и быть не могло. Все эти меры предосторожности были лишь свидетельством уважения семейством (ну, положим, Теурки) нравов своих сограждан, расположением которых оно пользовалось.

Нахира таким образом частенько навещала свою сестру, и все знали об этом. К тому же люди были осведомлены и о продолжительности этих визитов, которые в большинстве случаев не превышали одного дня, да никто бы и не запретил ей при случае погостить там еще денек-другой. Знали, наконец, и о том, как принимала свою гостью старшая сестра: каждый раз с таким непритворным радушием, словно сестра впервые переступала порог ее дома.

Удивляясь непомерным излияниям чувств, которыми сопровождались эти встречи сестер, муж прерывал их словами:

— Да предложи ты вначале что-нибудь попить холодненького своей сестре и Месъуде! — и добродушно улыбался.

Черная служанка вскоре возвращалась к своим хозяевам, мужчина удалялся в одну из комнат, куда вскоре приходили и обе сестры.

Девочке нравилось это, она даже торопилась сюда. Казалось, в этот момент благодать, излитая на нее — о господи! — прямо с неба, переполняла ее — Нахира так и светилась вся от радости? А это трогало сердце мужчины, зачаровывало его. И он любовался ею, весь во власти этих чар. А она, вроде бы вовсе и не замечая этого, продолжала… лишь повиноваться своим желаниям. Иллюзия? Но именно это и было воспринято как неопровержимое доказательство…»

Влажность нарастала, вокруг повисли завесы густого тумана, и Родван поднял воротник куртки. Но ни поглотившая его тьма, ни волны свежести, обдававшие его, холодившие спину, не смогли, однако, отогнать ощущение какой-то нереальности. «Тем быстрее будет мое падение со скалы, — думал он, — и это никем не будет замечено, не будет нигде упомянуто… Там… на дне… меня ждет лишь одно беззвучное слово, а потом…»

«Найти какой-нибудь другой выход?..» — сказал ему Голос.

«…Взгляды, прикованные к этому ореолу, расплывшемуся вокруг…»

«Только невозможно угадать, чье это лицо?

…Нахира, лежащая на спине…

Ее сестра только и ждала того момента, когда ее муж…

Она так сильно прижимала его, что сердце его замирало… Он слабо сопротивлялся, прежде чем все случилось… Но какие прекрасные, потрясающие минуты они испили медленными глотками… Свет занимавшегося дня… Но через несколько мгновений дробь ударов дверного молота заставила их подняться, всех троих, с удивленными взглядами… Они прислушались: ведь они никого к себе не ждали в этот час. Но удары в дверь больше не повторились. И они в этот раз зашли еще дальше в своих…»

Уже стояла глубокая ночь, когда Родван пошел обратно. Головная боль сжимала ему обручем лоб, давила на глаза, оглушала его. Но он шел большими шагами, не глядя, куда ставит ноги, и полы его куртки, распахнувшейся от ходьбы, били его по узким бокам.

Это точно, он совершенно ее забыл, эту женщину — Арфию! Родван идет рядом с ней. Но она говорит так, словно она сейчас одна в этой ночи. Родван представляет себе ее силуэт, каким он всякий раз возникал перед ним в свете уличных фонарей: высокая, крепкого сложения, с ложбинкой на спине до покатых округлостей зада, с пышными выступами бедер. И как бы случайно прикрепленная сверху к этому большому телу маленькая голова, создающая впечатление остроконечной вершины, усиленное пронзительным взглядом ее черных глаз под вскинутой аркой бровей, поднятым, словно от ветра, кверху носом и постоянно играющей на презрительно поджатых губах улыбкой. Синий шарф, завязанный сбоку, туго стягивал надо лбом ее волосы, не давая ни одной прядке пробиться наружу. На босых ногах — мужские ботинки, «Мы с ней одного возраста, — подумал Родван. — Ей тоже тридцать». Эта женщина порождает в нем ощущение, которое ему никак однозначно не определить. Что-то вроде удивления. Но удивления, смешанного с восхищением, с чувством освобождения от чего-то гнетущего.

Вернувшись в город на рассвете, еще во власти ночных своих размышлений, он не замечал ничего вокруг. И вдруг буквально наткнулся на нее. Только Арфия могла встретиться ему так неожиданно. Она же, схватив его за руку, просто сказала:

— Надо же! Это ты?

И они пошли вместе. Ничуть не заботясь о том, слушают ли ее, Арфия рассказывает:

— Он снова орет, снова скандалит: «Оставь меня! Оставь меня!» А я спрашиваю его: «Зачем тебе надо это, упрямец?» И Басел тоже говорит ему: «Ну что ты упрямишься, как осел, Слим?» А Слим все свое, все орет: «Не тронь меня! Слышишь?» Я ему: «Ведь ты тут сдохнешь один!» А он опять орет: «И пусть я сдохну! Пусть сдохну к чертовой матери! Но я предпочитаю сдохнуть, чем идти за вами!» А я говорю: «Ну и подыхай. Только не вопи так громко». Но он все не унимается: «…я ни о чем другом вас не прошу!» — «Ты просто вынудишь нас уйти и бросить тебя здесь!» И я отошла от него. Больше не стала обращать на него внимание. «Эй вы! Подойдите сюда!» Басел и Немиш молча следуют за мной. Слим теперь кричит потише: «Я хочу только сдохнуть, и ничего другого!»

Я оборачиваюсь к нему:

«Видишь эту гору? Вот там мы тебя и схороним!»

Басел тоже ему говорит:

«Ну как, дотащишься туда?»