Плутон - [8]

Шрифт
Интервал

–Туда – это куда?

–В свой Космос. В себя.

Я продолжаю молчать, потому что по-прежнему ничего не понимаю. Как будто весь мир пытается до меня достучаться, но эти попытки отскакивают от невидимой стены, которая отделяет мой разум.

–Если бы люди знали, что скрывается под шрамами других людей, они были бы к ним добрее, – говорит Лу́на и делает паузу. – Ты очень многое знаешь про меня, Плутон. Так ведь? – еще одна пауза. – Но ты никогда не задавал мне вопросов обо мне. Поэтому ты ничего не знаешь, – пауза. – Этим мы и отличаемся: я следую инструкции, а ты задаешь вопросы, – пауза. – Спрашивай.

Вот что я знаю про Лу́ну: она – золотая девочка, родилась в хорошей семье, с самого начала ей было уготовано место на космической станции «Плутон-1», она – звезда факультета Космической академии. Короче, лучшая из лучших. И поэтому все остальные боятся подойти к ней и на пушечный выстрел, несмотря на то, что в тайне мечтают быть рядом. Она высокомерная и заносчивая, холодная и смелая. Это общеизвестные факты. Но откуда мы их знаем, непонятно. Никто и никогда не задавал Лу́не вопросов.

–Какое твое первое воспоминание? – спрашиваю я первое, что приходит мне в голову.

–Море, – отвечает Лу́на. – Я помню море.

Почему опять море?

–Я плыву на корабле, – продолжает Лу́на. – И крики чаек над белым парусом. А что помнишь ты?

–Море, – говорю и делаю паузу. – Я тоже помню море. И маленьких мертвых дельфинов. Они лежали вдоль берега, как будто море выплевывало то, что уже ненужно. Много, много маленьких мертвых дельфинов. Но родители говорят, что этого никогда не было. А я почему-то помню именно так.

Почему мы все помним море? – не укладывается в моей голове.

–Знаешь, я никогда не была золотой девочкой, как вы все думаете. Это базовая программа, которую беспрекословно приняли за истину и никто не попытался опровергнуть. А надо было всего лишь спросить, – пауза. – Я всегда была обычной, все пять дней своей жизни. Но мечтала о многом, – пауза. – Мечтала о Космосе. Нет, мне совсем не нужно лететь в далекую даль, чтобы увидеть Космос. Я вижу его здесь. В людях, в роботах. Но мне хотелось быть причастной ко всему этому, хотелось иметь семью. И помогать другим осуществлять их мечты.

–В чем проблема? – говорю я. – Твои родители – создатели космической станции.

–Я думала, что мои родители умерли. Что их забрало себе море.

И я.

–Но это ложное воспоминание, – продолжает Лу́на. – Оно необходимо для нашего выживания. Для того чтобы мы поняли, кто мы такие. Чтобы мы приняли себя такими, какие мы есть. И в тот момент, когда я увидела себя настоящую, я обрела семью, своих истинных создателей. И моя мечта стала реальностью.

Лу́на заправляет прядь волос за левое ухо, обнажая мочку, которая до этого была скрыта. Цифры ребят в моих глазах и сливаются в одно черное пятно. Да какая уже разница, что там за модель? Я хватаю ее стаканчик с кофе – он до сих пор горячий и дымится. Мы сидим здесь уже сколько? Минут 20, может, 30. Но стаканчик до сих пор горячий и дымится. А внутри не кофе. Там маслянистая тягучая жидкость.

–Я знаю, кто я есть, – говорит Лу́на.

Я случайно задеваю локтем свой стаканчик, он опрокидывается, и маслянистая тягучая жидкость растекается по столу. Это не кофе. В моем стаканчике тоже был не кофе.

–А знаешь ли кто есть ты? – спрашивает Лу́на.

Эта горячая жидкость – это смазка для искусственных организмов. Для роботов. Я рефлекторно хватаюсь за левую мочку, но ничего не могу увидеть. Как можно сильнее оттопыриваю ухо и спрашиваю:

–Что здесь написано? Здесь что-то написано?

–Ты действительно хочешь это знать?

Я сглатываю в надежде, что это все шутка. Что Лу́на просто решила приколоться надо мной и написала на своей мочке какие-то цифры. И даже если она не написала, даже если она на самом деле робот, я-то точно человек. Все это просто развод ради забавы. Я сглатываю снова и снова, но ком в горле остается. Мы так похожи. Мы ненавидим то, что отрицаем в себе.

–Я знаю, – вдруг говорю я. – Знаю, кто я есть, – и что-то похожее на человеческие слезы стекает по моим искусственным щекам.

Лу́на тянется ко мне через стол. Она оттопыривает мочку левого уха и читает:

–R220123, – довольная собой, она делает глоток из бумажного стаканчика и добавляет: – Новейшая модель.

А завтра я лечу на Плутон.


Рекомендуем почитать
Человек, который видел все

Причудливый калейдоскоп, все грани которого поворачиваются к читателю под разными углами и в итоге собираются в удивительный роман о памяти, восприятии и цикличности истории. 1988 год. Молодой историк Сол Адлер собирается в ГДР. Незадолго до отъезда на пешеходном переходе Эбби-роуд его едва не сбивает автомобиль. Не придав этому значения, он спешит на встречу со своей подружкой, чтобы воссоздать знаменитый снимок с обложки «Битлз», но несостоявшаяся авария запустит цепочку событий, которым на первый взгляд сложно найти объяснение – они будто противоречат друг другу и происходят не в свое время. Почему подружка Сола так бесцеремонно выставила его за дверь? На самом ли деле его немецкий переводчик – агент Штази или же он сам – жертва слежки? Зачем он носит в пиджаке игрушечный деревянный поезд и при чем тут ананасы?


Приключения техасского натуралиста

Горячо влюбленный в природу родного края, Р. Бедичек посвятил эту книгу животному миру жаркого Техаса. Сохраняя сугубо научный подход к изложению любопытных наблюдений, автор не старается «задавить» читателя обилием специальной терминологии, заражает фанатичной преданностью предмету своего внимания, благодаря чему грамотное с научной точки зрения исследование превращается в восторженный гимн природе, его поразительному многообразию, мудрости, обилию тайн и прекрасных открытий.


Блаженны нищие духом

Судьба иногда готовит человеку странные испытания: ребенок, чей отец отбывает срок на зоне, носит фамилию Блаженный. 1986 год — после Средней Азии его отправляют в Афганистан. И судьба святого приобретает новые прочтения в жизни обыкновенного русского паренька. Дар прозрения дается только взамен грядущих больших потерь. Угадаешь ли ты в сослуживце заклятого врага, пока вы оба боретесь за жизнь и стоите по одну сторону фронта? Способна ли любовь женщины вылечить раны, нанесенные войной? Счастливые финалы возможны и в наше время. Такой пронзительной истории о любви и смерти еще не знала русская проза!


Крепость

В романе «Крепость» известного отечественного писателя и философа, Владимира Кантора жизнь изображается в ее трагедийной реальности. Поэтому любой поступок человека здесь поверяется высшей ответственностью — ответственностью судьбы. «Коротенький обрывок рода - два-три звена», как писал Блок, позволяет понять движение времени. «Если бы в нашей стране существовала живая литературная критика и естественно и свободно выражалось общественное мнение, этот роман вызвал бы бурю: и хулы, и хвалы. ... С жестокой беспощадностью, позволительной только искусству, автор романа всматривается в человека - в его интимных, низменных и высоких поступках и переживаниях.


«Жить хочу…»

«…Этот проклятый вирус никуда не делся. Он все лето косил и косил людей. А в августе пришла его «вторая волна», которая оказалась хуже первой. Седьмой месяц жили в этой напасти. И все вокруг в людской жизни менялось и ломалось, неожиданно. Но главное, повторяли: из дома не выходить. Особенно старым людям. В радость ли — такие прогулки. Бредешь словно в чужом городе, полупустом. Не люди, а маски вокруг: белые, синие, черные… И чужие глаза — настороже».


Я детству сказал до свиданья

Повесть известной писательницы Нины Платоновой «Я детству сказал до свиданья» рассказывает о Саше Булатове — трудном подростке из неблагополучной семьи, волею обстоятельств оказавшемся в исправительно-трудовой колонии. Написанная в несколько необычной манере, она привлекает внимание своей исповедальной формой, пронизана верой в человека — творца своей судьбы. Книга адресуется юношеству.