Плотский грех - [4]

– Я вовсе не безумна, Эйб, у меня просто свой подход к расследованию дела, – жизнерадостно сказала Делия, пока они спускались в морг, расположенный на минус первом этаже. – Как же хорошо, что во всех помещениях судмедэкспертизы всегда имеется кондиционер. – Ее лицо погрустнело. – Все же немного печально не видеть толстощекого лица Патрика. Похоже, он решил спешно сложить с себя коронерские[4] обязанности.

– Ты не можешь его винить.

– Нет, конечно, но скучать по нему могу.

Густав Феннелл занял место Патрика О’Доннелла в качестве коронера и судмедэксперта – решение, обрадовавшее всех после неожиданной болезни Патрика, которого скрутил зловредный артрит. Замена такого волевого, энергичного, прогрессивного человека, как Патрик, подобным ему специалистом привела бы ко всевозможным войнам, внутренним и внешним, тогда как старый добрый Гус (который на самом деле не был ни слишком старым, ни слишком добрым) знал все ходы и выходы и мог надежно и гладко руководить отделом. Не имея привлекательности и обаяния своего ушедшего на покой шефа, Гус преуспевал в роли зама руководителя, сознательно играя вторую скрипку, что было хорошо известно комиссару Джону Сильвестри. Сейчас, проведя в должности главного судмедэксперта три месяца, истинный Гус начинал сбрасывать свои покровы в том затейливом танце, который, как знал Сильвестри, в итоге закончится появлением на свет мягкого, но непреклонного автократа, который будет продвигать свой отдел вперед и вверх с предельной эффективностью.

Как и Патрик, Гус обожал проводить вскрытия убитых, и чем запутаннее и загадочнее было дело, тем лучше. Когда Делия и Эйб вошли, в халатах и бахилах, в его прозекторскую, он как раз стягивал с себя перчатки, предоставляя закончить работу ассистенту. Если причина смерти была неизвестна и могла иметь инфекционный фактор, он работал в маске, как и было в случае с Джебом Доу.

Сняв маску, он провел своих посетителей в укромный угол комнаты, где стояло несколько стальных стульев, и сам сел со вздохом облегчения. Лишенные защитных покрытий, его лицо и волосы представлялись – другого слова не подобрать – совершенно невыразительными. Патрик казался самым обычным и как будто даже сливался с обоями. Однако его худощавое тело обладало гибкостью и силой, о которой его пропорции давали неверное представление; лицо же говорило, что его хозяину можно доверять. Эйб и Делия знали, что у него есть некоторые причуды: он был строгий вегетарианец, запрещал курение в своем отделе, и, если обстоятельства лишали его двух щедрых порций предобеденного шерри или послеобеденного портвейна, тихий и мягкий доктор Феннелл становился отвратительным мистером Хайдом[5]. Страстью же его являлся бридж, в котором он был признанным мастером.

– Если только отправленные на анализ жидкости и ткани не выявят присутствия какого-либо токсина, – в чем я сомневаюсь, – то причиной смерти является простое голодное истощение, – сообщил Гус, сбрасывая свои сабо. – Не знаю, почему у меня сегодня так болят ноги. Яички были удалены примерно за шесть недель до смерти, кем-то прекрасно осведомленным, как это делается. В желудочно-кишечном тракте не нашлось ничего, что я мог бы назвать остатками пищи, но человек не был обезвожен.

– Вода, Гус? Или, может быть, фруктовый сок? – спросил Эйб.

– Ничего, кроме обыкновенной воды, полагаю. Определенно без примеси той или иной клетчатки или неперевариваемых конечных продуктов. Если ему давали чистую воду, голодный метаболизм должен был пройти гладко, как по маслу, что и произошло. Под его ногтями не обнаружено никаких веществ.

– Можно нам на него взглянуть? – спросила Делия.

– Конечно.

Делия и Эйб подошли к секционному столу, где одиноко лежало тело. Они отметили густые волнистые черные волосы, подстриженные так, чтобы закрывать шею и уши, но не достаточно длинные для того, чтобы забираться в хвост. Это было почти единственное свидетельство нормальности, которое демонстрировало тело, – настолько динамичным оказалось разрушительное действие обменных процессов, ведь организму ради поддержания жизни пришлось переваривать самого себя. Кожа, желтая и похожая на воск, была туго натянута на скелет, который проступал сквозь нее в мельчайших подробностях.

– У него превосходные зубы, – заметила Делия.

– Хорошее питание и фтор в водопроводной воде. Последнее говорит о том, что он вырос не в Коннектикуте, – сердито покачал головой обойденный вниманием Эйб. – Я попрошу Джинни Тоскано изобразить для меня, и поживее, этот череп, какую бы истерику она мне ни закатила. Джебу требуется зарисовка художника.

– Разве ты не слышал? У нас новый художник, – сказала Делия, подоспев первой и с этой новостью. – Его зовут Хэнк Джонс, он юноша, только-только закончивший художественную школу, с чугунным пищеварением, отсутствием морали и чернушным чувством юмора.

– Юноша? – усмехнулся Эйб.

– Девятнадцать лет, благослови его бог. Его хобби – рисовать трупы на медицинском факультете, но, когда я встретила его на нашей парковке, он делал набросок автомобиля Пола Бахмана – у того «Мерседес» тридцать седьмого года с кузовом «Родстер». Парень великолепен!