Плоть - [53]

–?Мандука! Мандука!

Это был голос отца.

Барбоза опечалился – хотел ответить и не мог.

–?Тереза!

–?Что прикажете, хозяин?

–?Мандуку не видала?

–?Видала, хозяин. У себя в комнате он. Ванну принимал. Только что Педру и Жозе ее выносили.

–?Да что за черт! Не отвечает он... Заснул, что ли?

Полковник вошел в комнату.

Увидев сына голым по пояс, распростертым на кровати, бледным, неподвижным, с открытыми, немигающими глазами, полковник даже подпрыгнул.

–?Мандука! Что с тобой, Мандука?!

Вцепившись в сына, крепко обняв его, полковник принялся отчаянно его трясти.

Вялое, теплое тело Барбозы оставалось податливым, словно не успевший окоченеть труп.

А мозг – активный, ясный, полностью справляющийся со своими функциями,– жил, все понимал, не утратил воли, хотел говорить, ответить отцу, но тело не подчинялось, и все усилия оставались тщетными.

–?Мой сын умер! Мой сын умер! – вскричал полковник, схватился за голову и в отчаянии выбежал из комнаты.

От этих криков как будто случилось чудо.

Парализованная старуха вцепилась в ручки шезлонга, сделала неимоверное усилие, встала, упала на колени и на четвереньках поползла в комнату к сыну, напрягая почти неподвижные суставы. Это зрелище могло показаться смешным, не будь оно столь ужасным. Полуголая, в одной рубашке, скользила она по полу, передвигаясь рывками, толчками, будто полураздавленное насекомое. Она подползла к сыну, простертому на кровати, вцепилась в тюфяк, с усилием поднялась, бросилась на застывшее тело и припала к губам сына холодными, вялыми старушечьими губами.

От поцелуев матери, на которые ответить не мог, Барбоза ощутил незнакомое чувство сыновней нежности – никогда прежде он такого не испытывал.

Мать! Отец!

Почему же он не приложил все свои недюжинные способности к тому, чтобы облегчить страдания этой старой супружеской пары, скрасить им последние годы жизни?!

Разочаровавшись в дружбе, в любви, с семейной жизни, в религии, во всем на свете, даже в самом себе, он, по холодным правилам науки, стал искать смерти, которая погасила бы его последние желания.

Он стал эгоистичным, бессердечным человеком. А ведь были же люди, связывающие его с миром,– это отец и мать. Вот для кого и ради кого он мог бы жить!

Как жестоко мстит природа!

Она бросила его, связанного по рукам и ногам, на произвол женщины-истерички, которая отдалась ему, как отдалась бы любому другому – например, негру, рабу с плантации – не из-за высокой любви, а просто для того, чтобы насытить алчущую плоть...

Насытившись, утолив свою страсть, эта женщина бросила его.

На остывшем пепле его сгоревших убеждений на мгновение вспыхнул огонек любви и даже веры – но тут же потух, и тьма сделалась еще невыносимее.

Ленита искала и нашла гнусного мужчину, который продал ей имя, чтобы покрыть ошибку, и признал ее, обесчещенную и беременную, своей женой...

Беременную... Она беременна, он должен был стать отцом...

И она бежала от него, украла у него ребенка, да еще и насмехалась над ним, излагала в своем циничном послании свои путевые впечатления, написанные с претензией на артистизм! Мало того – она сообщает ему, что сознательно связывает жизнь с каким-то минотавром, и при этом говорит, что его, Барбозы, ребенок будет называть отцом бесчестного, ничтожного человека, презренного плута.

А он умирал из-за любви к этой женщине, из-за того, что она исковеркала ему жизнь, из-за того, что она привязала его к себе узами плоти, из-за того, что без нее ему и жизнь не в жизнь... Трус!

Живым упреком склонилась над ним внушающая одновременно жалость и отвращение фигура несчастной матери, которая обнимала, целовала его, ловила его последние вздохи.

Ах, как ему захотелось жить!

И ведь был еще шанс...

Найдись тут кто-нибудь понимающий в физиологии – он сделал бы Барбозе искусственное дыхание и полностью нейтрализовал бы яд. Тогда смерть отступила бы, и жизнь бы возвратилась. Попадись подобный пациент самому Барбозе – он бы спас его.

Но сам себе он никак и ничем помочь не мог. Скованный собственным телом, точно личинка коконом, он ощущал себя бессильным и ничтожным. Ему не оставалось даже жалкого утешения просить, молить прощения у бедной матери, разбитой параличом старухи, которой горе моментально придало сил.

Блаженство безболезненной кончины, вызванной нервно-паралитическим действием яда, обернулось тяжким, постыдным мучением, описать которое не властен человеческий язык.

Живой труп!

Умерло все – жив оставался только мозг, только сознание, терпящее неимоверную пытку...

Отчего он не размозжил себе череп пулей?

Паралич поразил последние оплоты организма. Сердце, легкие, систола и диастола застыли, кровообращение прекратилось. Темный покров окутал Барбозе ум. Он впал в глубокий сон, от которого никто уже не пробуждается.